– Обратно, что ли, возвращаться? – недовольно пробасил Секкар. – Много же мы узнали.
И тут позади раздался глубокий удовлетворенный вздох – так мог бы вздохнуть великан, славно поужинавший дюжиной неосторожных путников. По подземелью пронесся ледяной порыв ветра, толкнув нас в спины, бросив на стену и друг на друга.
Развернувшись, мы прижались к камням, напряженно вглядываясь в темноту. Первым не выдержал Брант – луч света от карнаха выстрелил в коридор.
Я впился взглядом в тянущиеся по пыльному полу цепочки следов. Только четыре пары гномьих сапог – больше ничего…
И тут ветер негодующе взвыл. Линза разлетелась на мелкие кусочки. Свет погас.
Я осознал, что вжимаюсь в стену с такой силой, что способен развалить ее не хуже, чем киркой. Линза карнаха выдерживала прямое попадание арбалетной стрелы, пущенной с пяти шагов. С какой бы высоты гном ни падал, карнах оставался цел.
По щеке потекла кровь – осколки стекла вспороли кожу. Но сейчас мне было не до того.
Из темноты приближалось нечто – неторопливое, уверенное в том, что мы никуда не денемся.
– К бою!
Харрт первым обнажил длинный широкий нож. Рядом вскинул топор Секкар. Потянулся за мечом Брант.
Мой клинок оставался в ножнах. Я чувствовал, что против этого простая сталь бессильна.
Секкар заворчал – помимо его воли, топор, выворачивая кисть, начал подниматься над головой. Гном сжал зубы, ухватился за рукоять обеими руками…
– Берегись!
Меч едва успел взлететь вверх, парируя удар. Охнув, Брант выпустил оружие, – срикошетив о стену, клинок со звоном покатился по полу.
– Это не я! – Глаза Секкара налились кровью.
– Бросай! – закричал Харрт. – Бросай, говорю, прокопать твою налево!
Стоило Секкару разжать руки, как топор взвился под потолок и завис, выбирая себе жертву.
«Глупо, – пронеслось в моей голове. – Ничего толком не узнать. Ничего толком не увидеть. И погибнуть от гномьего же топора.
Нас наверняка будут искать – на это оно и рассчитывает. Через месяц Труба поймет, что мы не вернемся. Пошлет других. Они дойдут до стены, обнаружат наши тела. А сзади…»
– Не шевелитесь! – вдруг скомандовал Брант, баюкая кисть руки.
Продев цепочку между пальцев, он положил на левую ладонь гексаграмму из тусклого металла.
Топор ринулся вниз.
– Брант! – не выдержал Харрт.
Лезвие топора сделалось темно-багровым, словно его поместили в горн. Казалось, только раскрытая, вскинутая навстречу ладонь удерживает его в воздухе.
Брант пошатнулся. Я подставил ему плечо, с другой стороны подоспел Секкар. Мы не понимали, что творится, в голове билось лишь одно: топор не промахнется.
Свет от лезвия становился нестерпимым. Свободной рукой я прикрыл глаза и едва не потерял равновесие – Брант отпрянул, а сверху на пол коридора закапал раскаленный металл.
И вновь вздох – на сей раз глуше, тише. Оно уходило – разочарованное, недовольное. Может быть, даже уползало, зализывая раны.
И обещая, что еще вернется.
Искореженный топор бессильно упал на пол. Брант обмяк в наших руках.
Засветив карнахи, мы склонились над ним, едва не стукнувшись лбами. Секкар бережно разжал кулак – оплавленная гексаграмма утонула глубоко в ладони. Представив себе, что должен был пережить Брант, я содрогнулся.
Когда Харрт, вновь достав свой нож, примерился к руке Бранта, я отвернулся. Заметив мое смущение, Секкар хлопнул меня по плечу:
– Не бери в голову. По перворядку с каждым такое бывает. Когда мне пришлось доставать Прума со дна шахты…
По счастью, мне так и не довелось узнать, как выглядел бедняга Прум: Харрт вовремя одернул напарника. Но все то время, пока они занимались ладонью Бранта, мне пришлось просидеть, привалившись к стене и думая только о том, как бы укротить свой желудок. В нос тугими волнами бил запах паленого мяса, а обугленные края раны по-прежнему стояли перед глазами…
– Вот и все!
Я с трудом поднял голову. И почувствовал облегчение, когда затылок коснулся холодного камня.
Надо мной нависал Харрт.
– Ты как? – Первопроходец опустился на корточки. – Секкар, давай бинты, он тоже ранен.
Лишь сейчас я осознал, что воротник рубахи мокр от крови, а волосы прилипли к шее.
– Ерунда. – Пересохшие губы не слушались.
А я-то еще считал себя неплохим воином!
На мечах я был третьим в клане. На топорах – пятым. Но это. оказывается, ничего не значило.
Гномы уважают своих бойцов – куда больше, нежели люди. Но мы ненавидим войну. Мне доводилось читать про берсеркеров – у нас они просто не могли бы появиться.
В Фиониных книжках рыцари скакали в бой на ухоженных конях, а красавцы оруженосцы в нужный момент подавали им копье или щит. Выходя из боя, рыцарь первым делом молился, потом вспоминал про свою даму. Но я ни разу не читал, чтобы он позаботился смыть с себя кровь и грязь.
Для людей война – это поэзия. «Как сладок бой, как реет орифламма! Бегут враги от взора короля…» Бред! Бой не может быть сладок. Если гном признается, что ему доставляет удовольствие убивать себе подобных, в лучшем случае его ждет всеобщее презрение. В худшем – грайхон [7] .
Прадед не только не приукрашивал сражения, в которых ему довелось побывать, он неизменно и, как я сейчас понимаю, подробно описывал раненых и убитых – как своих, так и врагов. Это могло быть сколь угодно неприятно, мерзко, отвратительно, однако он вновь и вновь заставлял меня пройти через это.
И все же я оказался не готов.
Поднявшись на ноги, я позволил Харрту щедро намазать щеку пахнущей мокрой шерстью мазью.
– А стекло?
– Через пару часов начнет выходить. Ты уж потерпи.
– Уж потерплю, – хмыкнул я, думая, что если оно не выпустит нас из ловушки, долго терпеть мне точно не придется. – Возвращаемся?
– С чего бы это? – усмехнулся Секкар. – По дому соскучился?
– Помнишь, что Вьорк говорил? – осадил его я. – Если одного из нас ранят, все должны вернуться обратно.
– А что, кто-то ранен? – подмигнул напарнику Секкар.