— К чёрту теорию! — отрезал Профессор. — Вот ты её до конца и изучишь. На то тебе и аналитическая группа, работай. Нам нужны новые методики, и я их получу во что бы то ни стало. Я больше не желаю читать доклады о смерти пациентов, иначе для чего мы здесь? Работай, Александр Дмитриевич, работай. Всё необходимое для исследований ты получишь, я сам займусь основными направлениями. Свяжись с Данилевским из научного, он будет оказывать тебе содействие от физиков, — директор протянул секретарю исписанный лист бумаги: — Готовьте приказ, и сразу же мне на подпись. — Уже в дверях седой Профессор остановился и, обернувшись, добавил: — Будем выводить больных из состояния анабиоза на время проведения необходимых процедур, анализов и применения новых методик. До тех пор, пока не удастся добиться положительной динамики; всё остальное время пациенты будут лежать в глубоком анабиозе, — мгновение помолчав, он уже тихим голосом спокойно закончил: — Это их единственный шанс. Хватит смертей, этих людей мы так просто не отдадим.
Тринадцать анабиозных камер с поднятыми крышками чем-то напоминали гигантские открытые рты, готовящиеся проглотить своих пациентов. Тринадцатый с интересом разглядывал один из самых последних продуктов высоких технологий погибшей цивилизации. Анабиоз был штукой дорогостоящей и использовался в основном в Лунном посёлке, и ничего подобного ранее видеть майору не доводилось. Камера представляла собой стоящий на основании четырёхметровый цилиндр из матового металла, в центре которого по диагонали полустоя располагалась прозрачная ложе-капсула, в которую укладывался человек. В настоящий момент медики размещали Внешних по капсулам, энергично обклеивая их тела разнообразными датчиками.
Мысль о том, что после непрерывных шестичасовых процедур снова придётся лежать, совсем не радовала, и Тринадцатый, печально вздохнув, полез в капсулу. Молодой врач моментально облепил его целым пучком проводов, оканчивающихся присосками, и крышка капсулы медленно захлопнулась, отсекая все звуки. На панели напротив лица загорелся зелёный огонёк, и стенка гигантского цилиндра закрылась, отгородив майора от внешнего мира. Зелёный огонёк сменился жёлтым, и вдруг стало очень холодно. Через мгновение холод стал практически невыносимым, но спустя секунду воздух внутри капсулы потеплел, жёлтый огонёк поменялся на зелёный, и двери камеры открылись. Крышка капсулы поползла вверх, и Тринадцатый увидел врача, обеспокоенно смотревшего на него.
— Что-то не так, доктор? — спросил майор. Обеспокоенный взгляд сменился довольным выражением лица:
— Добрый день. Нет, наоборот, всё в полном порядке, — доктор с улыбкой принялся отлеплять присоски датчиков.
Майор вылез из капсулы и осмотрелся. Вокруг суетились улыбающиеся медики, помогая ничего не понимающим бойцам покидать анабиозные камеры.
— Сколько времени мы тут пролежали? — спросил он врача.
Тот быстро пролистал какие-то бумаги, что держал в руках, и с интересом посмотрел на Тринадцатого.
— Вы уже поняли? Судя по вашей медицинской карте, ранее вам сталкиваться с анабиозом не приходилось, — в глазах молодого специалиста читалось любопытство. — Все члены Внешней группы провели в глубоком анабиозе ровно месяц. Как вы догадались?
Майор коротко улыбнулся:
— По выражению вашего лица. Оно сменилось с обеспокоенного на удовлетворённое, когда открылась крышка капсулы.
Врач секунду помялся, затем сконфуженно прогудел из-под лёгкого гермошлема:
— Я очень волновался, это был мой первый анабиоз, и сразу же глубокое погружение. У нас всего один специалист с опытом работы в этой области. Но всё прошло хорошо, вы перенесли погружение просто идеально. — Он указал на открывающуюся дверь: — Пройдёмте в диагностический отсек, вам необходимо пройти целый ряд тестов, после чего приступим к биорегенерации и другим процедурам.
Тринадцатый нахмурился и пошёл к выходу. Месяц в анабиозе воспринимался как пара мгновений, и память о шести часах неподвижности была свежа настолько, что известие о неизбежном повторении отлёживания боков навевала тоску.
Худенький доктор еле поспевал за могучей фигурой майора, перейдя чуть ли не на бег, он ухитрился первым юркнуть в двери и, указывая на один из диагностических аппаратов, произнёс:
— Я ваш лечащий врач, меня зовут Антон Александрович, можно просто Антон. Присаживайтесь сюда, пожалуйста. Как вы себя чувствуете?
— В порядке. Только ни сидеть, ни лежать не могу, пролежни не дают, — пробурчал майор.
Антон улыбнулся и кивнул медсестре, которая немедленно принялась за уже набивший оскомину обряд электрического мумифицирования.
— Придется смириться с этим неудобством, ограниченная подвижность при проведении большинства медицинских процедур является неизбежным сопутствующим фактором, — доктор выдал витиеватую фразу, и Тринадцатый про себя поморщился.
Скорее уж абсолютная неподвижность, если, конечно, медик не защитывает за активность дыхание и сердцебиение. Он обречённо наблюдал за процессом превращения себя в клубок из проводов, датчиков, анализаторов и ещё целого сонма присосок и липучек неизвестного ему предназначения, предчувствуя скорую смерть от скуки.
После диагностики потянулись бесконечные часы биорегенерации, затем масса других не менее унылых процедур; наконец, спустя почти девять часов, когда ни на минуту не перестававший улыбаться медперсонал уже буквально валился с ног от усталости, с разнообразной терапией было покончено, группу накормили ужином и выделили пятнадцать минут на водные процедуры. Майор стоял под горячим душем и довольно жмурился, чувствуя, как озорные струйки воды весело колотят по плечам и ласковыми змейками стекают по спине. Вылезать из душевой кабины решительно не хотелось, и казалось совершенно несправедливым, что в анабиоз нельзя погружаться прямо вот так, стоя под душем. В конце концов медики начали настойчиво торопить, и выйти из душа всё же пришлось.
Тринадцатый подошёл к своей капсуле, возле которой терпеливо ждал Антон, глядя на то, как бойцы Внешней группы уныло разбредаются по своим анабиозным камерам. Майор вздохнул и занял место на ложементе. Молодой врач быстро налепил на тело нужные датчики и, виновато улыбнувшись, что-то нажал на панели управления. Крышка капсулы опустилась, наступила уже привычная тишина, вспыхнул знакомый зелёный огонёк, и стенка камеры закрылась.
«Очень интересно. На этот раз всё будет так же быстро?» — промелькнула мысль, но тут цвет индикатора сменился на жёлтый, и тело снова сковало непереносимым холодом.
Всё произошло точно как в первый раз. И во второй. И в третий. С каждым новым разом ощущения не менялись. Зато изменялась продолжительность погружения и длительность процедур. Если сначала Внешних размораживали спустя месяц, а процедуры занимали порядка десяти часов, то теперь будили уже через два-три месяца, и различная терапия длилась порой более суток; методики становились все сложнее, а лица сотрудников лечащей группы всё напряжённей. Они уже не улыбались, как когда-то в начале, и всё хуже скрывали проскальзывавшую во взглядах безысходность. Бойцы поначалу пытались вести счёт погружениям, но где-то после пятнадцатого пробуждения интерес к этому занятию был потерян, люди приноровились спать во время многочасовых процедур, обедали молча, разговоры практически не велись, в воздухе почти физически ощущалась сильная моральная усталость Внешних. В карантинном подуровне в права владения вступило царство гнетущей тишины, изредка нарушаемое приглушёнными гермошлемами стерильных комбинезонов фразами медиков и негромкими чертыханиями сотрудников Внешней группы, уныло бредущих из анабиозного отсека в процедурный или обратно. И вновь в который раз закрывалась стенка анабиозной камеры, и вновь Тринадцатый безразлично смотрел на жёлтый огонёк индикатора.