Крюгер громко задышал через нос, помотал головой и уставился в пол.
– Ви-видел один р-раз. Ч-честно. Ны-н-ночью. Нын-н-не знаю. М-может, и не Леший был. С-сказал, что Л-леший. Леший – фыф-ф-фигура… Наши м-молятся ны-ны-н-на-а него, он с-самый оп-п-пытный… Г-говорят, на Сивцевом В-вражке у не-н-него ход ч-через подвал… Я не зы-зы-з-знаю-ю! – начал подвывать Крюгер. – Н-ничего не з-знаю больше!
Юра налил ему воды в стакан.
– Кто такие эти «другие»?
– С-суки какие-то. Уголовники, ч-что ли. П-порвут, если по-п-падешься… Я не п-попадал… ся.
* * *
Среди товарищей, которых назвал Крюгер, удалось застать одного лишь Шилу. Единственный из всей компании москвич, он лежал дома с ангиной и температурой за тридцать восемь. Укрывшись клетчатым пледом, пил горячий чай и смотрел телевизор.
Евсеева он не испугался. Или сделал вид, что не испугался.
– Нет, я уже не тусуюсь там, – сказал Шила, нервно переключая каналы лежащим поверх пледа пультиком ДУ. – Неинтересно стало. И воняет там здорово. Леший? Про Лешего слышал. Но ничего конкретного. Так, герой из подземелья. Послушать эти сказки, так он там, в трубах этих, и живет все время, как упырь, наверх не вылазит. Хорь… Ну, Хорь с пацанами пьет время от времени. Пил, то есть. Давно не показывался. Тоже человек со странностями. Адрес не знаю, телефон тоже. Керченец? Нет, такого не знаю. Я ж говорю: не тусуюсь я с ними… Люди не от мира сего, могут жвачку по серванту размазать, могут на ковер наблевать. Странные они.
– Хорошо. Ну а кто-то же из твоих друзей с ними иногда встречается? С Хорем этим, например? – спросил Юра.
Шила громко хмыкнул.
– Они мне давно не друзья, неужели вам непонятно?
В комнату заглянула обеспокоенная мама, посмотрела испытующе на Юру и вопросительно – на сына. Тот поморщился, махнул ей рукой: иди давай.
– А кто там под землей еще шастает? Кроме диггеров? Какие-то «другие»? Ты что-нибудь слышал?
Шила отложил пульт и хрустнул пальцами.
– Их как-то так называют… То ли подземники, то ли тоннельщики… Их все боятся. Они оружие старое ищут. И диггеров трясут, барахло отбирают. Н у, которое там, под землей: монеты, раритеты, антиквариат.
– Лично с кем-нибудь знаком?
– Бог миловал… – Шила хохотнул и тут же потрогал обвязанное шерстяным шарфом горло. – С ними лучше не встречаться. Они и убить могут. Начали тепляки чистить, всех бомжей разогнали. Говорят, кого ловили – стреляли на месте!
Последнюю фразу он произнес без смеха, вполне серьезно. Даже слишком серьезно. Замолчал, уставившись в экран, потом добавил негромко:
– Только потом и на них нашлась управа. Ребята говорили, кто-то им на хвост наступил. И крепко наступил. Пропали напрочь. А бомжи опять в колодцы вернулись.
9 ноября 2002 года, Дайтона-Бич, США
Громкий рев динамиков раздражал Оксану. Но дурацкая, рваная мелодия напоминала что-то хорошее, что-то связанное с домом, с беззаботной счастливой жизнью… Точно! Старая, невесть откуда взявшаяся магнитофонная бобина, которую принес еще молодой курсантик Сашка Кудасов.
Румба, закройте двери,
Румба, тушите свет,
Румба, снимайте платья,
Румба, тут лишних нет!
Тогда родителей не было дома, они выпили шампанского, бесились, прыгая босиком на толстом ковре и выделывая немыслимые па… Кажется, тогда Сашка и предложил ей пожениться. А потом все пошло под откос…
– Сделай тише! – крикнула она. – Сайленс!
И тихо добавила:
– Придурок…
Мигель убавил звук, но продолжил свой дикарский танец. Его внушительный член болтался при этом, как дубинка, которую носят полицейские в штатском.
Нет, это совсем другая музыка. Пуэрториканская. Не с чем сравнивать.
Мигель ее тоже раздражал. Одно слово – придурок. Но полезный придурок. Он приходил каждый день, несмотря на запреты. Приносил пиццу, гамбургеры, хот-доги, кока-колу, иногда – дешевое вино. К тому же он поставил на место карниз в ее спальне и еще заделал треклятую щель в потолке, из-за которой и начался весь этот сыр-бор с ремонтом. Собственно, сейчас он был единственным близким ей человеком в этом враждебном мире. И она сдерживала раздражение. А когда они занимались любовью, то раздражение вообще исчезало. Но потом появлялось опять. Потому что он был дикарем. Грубым, необразованным, невоспитанным. Но он был ее единственной опорой.
Утром приезжали Пако и Сезар – его бывшие дружки по бригаде. Нечесаные, немытые, в мятых джинсах и расстегнутых до пупа рубахах, они были настроены решительно.
– Мы работать пять дней. Ты должна нам двести долларов!
– За что двести долларов? Вы ничего не сделали, – попыталась возразить Оксана, но угрюмый Пако погрозил ей грязным пальцем.
– Мы много делать. Ты нас прогнала и не заплатила. Отдай наши деньги, а то будет хуже!
– Вот как? – сверкнула глазами Оксана. – Я сейчас позвоню в полицию!
Сезар оскалился и подергал пиратскую серьгу в ухе.
– При чем здесь полиция? Мы только хотим получить свои деньги. Мы видели, как ты себя ведешь…
Он показал на разбитый «Лексус».
– Женщина не должна напиваться, скандалить и делать то, что ты делаешь! И ты нас обманула. Это мы можем пожаловаться в полицию!
– Ах вы… Ах вы…
Слова «грязные пуэрты» зацепились за ее ровные зубки в последний момент и, к счастью, не вылетели наружу. Джессика объясняла, что расизм считается здесь серьезным преступлением, за оскорбление на расовой почве можно угодить в тюрьму. Но возмущение распирало ее и требовало выхода.
– Что ж, пожалуйтесь, – с трудом сохраняя видимость спокойствия, сказала Оксана. – У меня есть вид на жительство и свой дом. А у вас? Где справка службы иммиграции? Где лицензия на работу? Идите, идите в полицию!
Пако наклонился вперед, презрительно выпятив нижнюю губу.
– У нас ничего нет. Мы нелегалы, которым нужно кормить себя и своих близких. Но справедливость важнее справок. И если твой дом сгорит, ты это поймешь. Мы приедем вечером, и будет лучше, если ты отдашь нам двести долларов!
Он развернулся и пнул ногой пустое ведро, так что оно со звоном покатилось по дорожке. Нарочито раскачиваясь, чтобы изобразить уверенность и силу, пуэрты направились к калитке.
Оксана села на крыльцо, закрыла лицо руками и заплакала. Вокруг сгустился беспросветный мрак безысходности. Она сомневалась, что полиция ее поддержит. Особенно после недавних выходок в казино. Теперь репутация изрядно подмочена, многие соседи вообще перестали здороваться. Проклятые лицемеры, ханжеская страна! А эти обезьяны чувствуют себя, как рыбы в воде… Вон как вели себя: грубо, угрожающе, по-дикарски. И что же ей делать?