Бум! Бац! Бум!
– Молодец, Володя, пятерка! – улыбается Константин Константинович. – У тебя есть способности, только светотени не удаются. Приходи ко мне домой, я с тобой индивидуально позанимаюсь...
Бум! Бум! Бац!
– Федьку Скворцова с этим его дружком, Жекой, в трудколонию отправили, за драку, – понизив голос, сообщает Саша Погодин. – А в Майском облаву устроили, много ребят забрали...
Бац! Бац! Бум!
– Поздравляю с переходом в шестой класс, Володя. Вот я тебе гантели принес и книжку про атлетическую гимнастику. Это подарок от меня.
– Спасибо, Александр Иванович! Большое спасибо!
– Брек! Время. По очкам опять выиграл Вольф. Молодец! Пора на соревнования выставляться...
После тренировки раз в неделю выпадало дежурство. Уборка небольшого зала не занимала много времени, но Володя не торопился: как раз в это время приходили взрослые, несколько человек, каждый из которых тренировался по собственной программе. Посторонние на такие тренировки не допускались, и Володя специально затягивал время уборки, пристроившись со шваброй где-нибудь в углу.
Особенно нравилось наблюдать за Пастуховым – еще молодым, но абсолютно лысым парнем. Говорили, что в детстве пьяный отец запер его в темной каморке и стал точить топор, пригрозив через час порубить на куски. Наверное, угроза была вполне реальной: волосы с головы сына исчезли после этого навсегда.
– Пастух, я приметил, ты первый никогда не здороваешься. Ты с детства такой невоспитанный или зазнался? Небось в артисты метишь? На зоне таких «артистов» в петушатник загоняют! – Его сегодняшний напарник по спаррингу Зуб открыто ненавидел Пастухова.
Он вообще не любил тех, кто выделялся из общей серой массы, независимо от того, достоинства или недостатки были тому причиной. Если на улице встречалась красивая, броская женщина, он презрительно кривился и протяжно цедил сквозь зубы: «У, с-сука!», если видел пьяного, то долго шел следом и, улучив подходящий момент, наносил нокаутирующий удар. Он не терпел независимых суждений, прямых взглядов, модной отглаженной одежды – любого отклонения от усредненных стандартов. Люто завидовал тем, кто больше зарабатывал, был образованней и умнее или достиг более высоких результатов в боксе.
В отличие от дерганого и развязного Борисова, Пастухов был флегматичен и немногословен. Спокойные глаза, правильные черты лица, уверенные манеры. Лысый блестящий череп не портил его, а после того как по экранам прошел американский вестерн «Великолепная семерка», с бритым наголо Юлом Бриннером в главной роли, он вообще попал в модную струю. Публика его любила. Когда он выходил на ринг, зал сначала шумно вздыхал общим весельем и сразу затихал, вглядываясь, – и, конечно, абсолютное большинство болело именно за «лысого». И даже в криках типа: «Подключай свою босую!» – была поддержка. Всего этого было достаточно, чтобы стать для Зуба бельмом на глазу. К тому же Пастухов однажды победил на областных соревнованиях, оставив Борисову только титул чемпиона города.
– Ну что, «артист», может, шлем наденешь? – Зуб дотронулся забинтованной уже кистью до головы Пастухова. – А то вдруг рикошетом кого-то ебнет...
Пастухов отклонился и ничего не ответил, но глаза у него недобро блеснули. Через минуту начался спарринг. Напряжение, повисшее над рингом, делало обычную тренировку похожей на ответственное соревнование, несколько разминающихся боксеров, почувствовав это, прекратили разминку и стали наблюдать за происходящим. Рывкин с Лапиным и Прошковым заперлись в тренерской комнате, и противники были предоставлены сами себе. Чуть заметно поклонившись, они бросились к центру ринга и сшиблись в самой настоящей рукопашной схватке.
Удары становились все отчетливее, они не частили, как на обычных тренировках, а хлестко влипали в тела – утробное хаканье доказывало их силу. Володя застыл в углу зала, забыв про швабру, – он был ошеломлен зрелищем драки, перенесенной в спортивный зал. Ему казалось, что эта пара сбросила с себя какое-то невидимое снаряжение, которым боксеры и так не особенно отягощены, и вместе с этим исчезли все условности спортивного боя. Перчатки мелькали, похожие на огромные, разбухшие до черноты кулаки.
Явного перевеса не было ни у кого, чувствовалось, что боксеры примерно равны по классу, и единственное, что сейчас могло сыграть важную роль – это спортивная злость и воля к победе. Точнее, просто злость и воля.
Володя чувствовал каждой своей клеткой готовность этих схлестнувшихся людей биться до конца, до явной, ясной и всем понятной победы, когда один боец лежит без сил и чувств, а второй потрясает вскинутыми кулаками над распростертым телом.
Бум! Бац! Бум! – Пастухов хорошо провел серию, и два удара достигли цели. Зуб отлетел к канатам, мазнул перчаткой по лицу, увидел кровь и по-звериному зарычал. Каучуковая капа делала речь нечленораздельной, будто во рту была каша или выбитые зубы, но смысл угадывался без труда:
– Пашкой пьеш, салупа лысая! Ну, я тепя утелаю!...
В секунду, зажав руки между коленями, он выдернул забинтованные кулаки из перчаток.
Пастухов едва успел сделать то же самое, и они сшиблись вновь, но теперь лишенные мягких прокладок из конского волоса удары утратили мягкость и сопровождались уже страшным, отчетливым костным звуком. У обоих сразу хлынула кровь, которая разлеталась брызгами по всему залу.
– Эй, пацаны, кончайте! – крикнул Фильков. У него были широко расставленные наглые глаза, плоский, с вывороченными ноздрями нос и выступающие вперед челюсти. Словно портрет питекантропа из учебника истории.
– Слышь, Колян, завязывай! Вы что, убить друг друга хотите?!
– Зуб точно хочет, – мрачно кивнул Еремин. – Смотри, какая у него рожа...
Боксеры бросили тренироваться и окружили ринг. Никто не решался вмешиваться – все были словно парализованы необычностью зрелища, запредельная ненависть окружила противников, втянув их в тот мир, куда никто не решался вступить.
Лица искажены болью и злобой, глаза залиты кровью, руки били на ощупь – левой мгновенно измерялось расстояние, а правая ракетой вылетала вперед, кулаки со зловещим хрустом сталкивались в воздухе. Сплетенные тела повисли на канатах и вывалились за ринг, пошатываясь, приняли на миг вертикальное положение, но сил стоять не было, и они, сцепившись, вновь рухнули на пол, не прекращая остервенелого боя. Утробные стоны и животное рычание наполнило зал, стягивающие кисти бинты пропитались кровью, локти вздымались и опускались, как рычаги паровозного кривошипа.
Перекатываясь друг через друга, противники оказались у ног Володи, и Зуб мгновенно нащупал рукой швабру, дернул ее так сильно, что Володина голова мотнулась назад. Но он вцепился в палку изо всех сил, намертво. Зуб что-то страшно замычал внизу, сильно рванул – и Володя влетел в это месиво двух окровавленных тел. Он почувствовал, как его горло передавили железные пальцы Зуба, но швабру не отпускал. Сквозь собственный хрип он услышал крик Семена Григорьевича и увидел, как тот, резко оттянув голову Зуба за волосы, коротко и точно ударил по челюсти. Зуб обмяк и завалился на бок, подвернув руку. Зрачки его медленно закатывались под полуприкрытые веки.