Едва проголодавшись, Эвви потребовала ужин. С наступлением темноты на прогулочной палубе стало слишком холодно, и она велела стюарду накрыть в салоне. Покрытие пола – то есть палубы, напомнила она себе при входе, – было выполнено из блестящей редкой древесины, наверное, африканской. Стены изысканного жемчужно-белого цвета. В вазах стояли свежие тюльпаны, красные розы, желтые хризантемы. За длинным столом могло уместиться человек двадцать, но накрыто было только для нее одной – во главе стола. Вместо обычных лампочек светился весь потолок, а зеркала полностью закрывали стены.
– Не желает ли мадемуазель коктейль перед ужином?
Уже третий стюард за сегодняшний день. Или это тот самый, что встречал ее, когда она взошла на борт?
– Да. – Флеммер задумалась. Чего бы выпить? – Принесите мартини, – сказала она, и стюард уже повернулся, чтобы уйти, но она его остановила: – Подождите. С двумя оливками.
– Непременно, мадемуазель.
Через две минуты он возник снова, в белых перчатках и с серебряным подносом.
– У меня вопрос, – сказала Эвви, когда он поставил перед ней бокал на высокой ножке.
– Да, мадемуазель?
– Где мы сейчас? Я имею в виду, сколько еще до места назначения?
Стюард посмотрел на нее так, будто она, сама того не желая, выдала нечто забавное.
– Мы почти преодолели полпути, мадемуазель.
Он чуть заметно поклонился и ушел.
Холодным напитком обожгло губы. Флеммер никогда не пробовала мартини и сейчас не могла решить, по душе он ей или нет. Можжевеловый аромат ей нравился, и после нескольких первых глотков по телу разлилось приятное тепло. Однако напиток как-то странно подействовал на горло: оно напряглось и слегка онемело. От все прибывающего тепла вскоре стало жарко, однако, не успев и глазом моргнуть, она допила коктейль и заказала новый.
Тошнота подступила, когда второй бокал был опустошен наполовину. Голову пронзило резкой болью, словно во лбу что-то взорвалось. Желудок заходил ходуном.
Мне нужно в туалет, подумала Флеммер и попыталась встать, но не смогла. На мгновение она решила, что ей это показалось, попробовала снова – результат тот же. Открыла рот, чтобы позвать стюарда, попыталась поднять руку или крикнуть. Ничего не произошло. Она была в сознании, дышала, чувствовала ягодицами стул, ощущала на себе одежду. И все. Ее захлестнула паника. Казалось, что ее похоронили заживо.
Где же стюард? Что с ней происходит?
Четверо подошли сзади, по двое с каждой стороны. Она узнала алжирца и еще одного. Двое других ей не встречались.
Слава богу! Наверное, заметили, что у меня проблемы.
Грубо и неосторожно они подняли ее со стула. Эвви все еще ощущала боль там, где сдавили тело. Ее держали под мышки, иначе она рухнула бы, затем наклонили назад. Пятки были будто привинчены к полу. Двое подхватили под руки, двое крепко взялись за колени и щиколотки. Они не пытались трогать ее в неподобающих местах, и Эвви решила, что ее отнесут в медпункт или лазарет. Но стюарды, которые давеча кланялись ей и называли «мадемуазель», теперь волокли ее, как говяжью тушу, через те самые запертые двери по темным, провонявшим соляркой коридорам. Они не спешили и не медлили, шли молча, словно с заранее обдуманной целью. На одном из поворотов ее голова мотнулась на обмякшей шее и ударилась о стальную переборку. На некоторое время перед глазами повис красный туман. Придя в себя, Эвви поняла: ее несут не к врачу. Она вновь и вновь пыталась закричать, однако не смогла даже пискнуть.
Ее утащили к заостренному носу судна. Дружно закинули на хромированный поручень и сбросили в океан, под надвигающееся днище. При скорости яхты в шестнадцать узлов у нее не было шанса утонуть до встречи с работающими винтами.
Халли вырвалась на поверхность, тяжело дыша, и на мгновение подумала, что у нее галлюцинации. В прошлый раз тут стояли двое мужчин. Теперь больше.
– Buenos días, señorita [46] .
Говоривший зловеще ухмылялся, обнажив неровные зубы.
На всех мужчинах были залатанные джинсы и разномастные предметы поношенного военного обмундирования, камуфляжные рубашки без рукавов, рваные соломенные шляпы, ковбойские сапоги. У каждого в руках «АК-47», в кобурах на тесьмяных поясных ремнях – пистолеты. На груди у самого высокого золотой буквой «Х» отсвечивали перекрещенные патронташи с боеприпасами, а на голове – большая красная бейсболка набекрень с огромным козырьком.
Наркодельцы.
Удерживая автомат в левой руке, говоривший протянул правую.
Выбора не было. Халли дала ему руку, и он поднял ее из воды. Снова она стояла босая, мокрая – теперь перед четверыми ухмыляющимися мужчинами. Двое были явно пьяные – с приоткрытыми ртами и полузакрытыми веками, еле держались на ногах. Верзила с патронташами, похоже, был трезв. Плоское лицо, борода, как из стальной мочалки. С губы свисала самокрутка, возможно – косяк. На огромных ногах – черные кеды с обрезанными задниками.
Двое пьяных, что-то быстро сказав по-испански тому, кто вытащил ее из воды, двинулись в ее сторону. Верзила остался на месте, глядя на главного, который гаркнул на пьяных. Они нахмурились, пробормотали проклятья, но остановились.
– Hablas español? [47] – обратился к ней главный.
– Si, un poco. Inglés, por favor [48] .
– Ah. Norteamericano. Me llamo Carlos [49] . Был Ларедо, Хьюстон, большой город. Немного английский, я. Они… английский нет. Мозги здесь. – Он схватил себя за промежность, покачал головой. – Хотят плохо для тебя. Но нет. Я отвести тебя к команданте. Подарок. Ему от меня. – Он похлопал себя по груди, ухмыльнулся.
Пьяные передавали друг другу прозрачную бутылку, отхлебывая желтоватое пойло – по запаху что-то вроде керосина или формальдегида. Aguardiente, местное пойло из сахарного тростника. Их глаза цвета толченой клубники ни на секунду не отрывались от ее груди.
Договаривайся.
– Если вы меня отпустите, я дам вам денег. Миллионы.
Главный покачал головой с неподдельным сожалением на лице.
– Нехорошо. Нет толку человек без рука. Нога. Голова. Яйца.
Называя части тела, он делал движение ребром ладони, словно рубил мачете. Она поняла: закон джунглей.
Он дал указания верзиле, и Халли уловила, что тот должен обыскать тело, забрать все ценное из лагеря, а остальное, в том числе труп, сбросить в сенот, а затем догнать их.