Из башенного люка переднего танка показалась голова старшего лейтенанта Фоменко.
Высунувшись по пояс, он увидел бревенчатый хлев у обочины дороги. На неровной стене хлева белели крупные буквы. Написано было без ошибок: «Небо, проснись! Русские сошли с ума!»
Из люка механика-водителя вылез сержант Бочкин. Шевеля губами, он тоже прочитал надпись на стене. Сержант повернул голову к ротному.
— Товарищ старший лейтенант, я этот хлев мигом снесу. Только прикажите…
Фоменко поморщился, как от зубной боли.
— Бочкин, ты хоть и не деревенский, но должен знать, что такое хлев для крестьянина.
Бочкин шмыгнул носом.
— Чего тут не знать.
— А по-русски чешские крестьяне писать, да еще без ошибок, умеют, а? — спросил ротный.
Бочкин усмехнулся.
— Это вряд ли.
Фоменко вздохнул.
— Так за что же нам их оставлять без хлева?
— Выходит, не за что, — развел руками Бочкин. — Вот если бы нам попалась та контра, которая это намалевала…
— То-то и оно.
Фоменко поправил шлемофон и, махнув рукой, скомандовал:
— Продолжать движение!
Колонна снова тронулась с места…
…Танки стояли на площади небольшого городка. Фоменко лежал и дремал на броне, подставив лицо ласковому вечернему солнцу. Заслышав чьи-то приближающиеся шаги, Фоменко открыл глаза и повернул голову вбок. Ротный увидел, что к его машине подходит командир батальона — рыжий, сутулый майор Мезенцев, — тут же соскочил на землю, вытянулся в струнку и козырнул.
— Товарищ майор…
Мезенцев махнул рукой:
— Вольно.
Буравя ротного глазами, комбат процедил сквозь зубы:
— Тебя в политотдел дивизии вызывают. Догадываешься зачем?
Фоменко виновато опустил голову и обреченно вздохнул.
— Догадываюсь…
…Штаб дивизии располагался в старом двухэтажном здании школы.
Кабинет начальника политотдела Фоменко искал недолго. Но стоял он у массивной дубовой двери, чеша в затылке, минуты две. Наконец, решившись, Фоменко постучал в дверь, открыл ее и вошел.
— Разрешите? — несмело произнес Фоменко, замерев у порога.
В глубине кабинета за черным письменным столом, над которым уже успели повесить портрет вождя мирового пролетариата, сидел грузный, начинающий лысеть полковник Олярин. Оторвавшись от бумаг, он посмотрел на стоящего у порога ротного в упор и побагровел. Не пригласив Фоменко ни пройти, ни сесть, полковник встал и с нескрываемой угрозой произнес:
— Ты что наделал… твою мать?! Решил стать пособником врага? Бдительность потерял?
Олярин сжал руки в кулаки и сорвался на крик:
— Да этот гребаный хлев надо было сровнять с землей! Гусеницами проутюжить!
Начальник политотдела вскочил и ударил кулаком по столу так, что висящий над ним портрет задрожал и едва не сорвался со стены.
— Пойдешь под трибунал!
…В комнате Корытова висела тишина. Фоменко сидел, тупо уставившись под ноги.
Корытов прервал затянувшееся молчание первым:
— Так чем все тогда закончилось, Валера?
— Чем? — Фоменко расправил плечи. — Под трибунал, конечно, не отдали. Посчитали, что врагу я содействовал не умышленно, а по глупости. Но с роты решили снять. И стал я снова командиром взвода…
Он повернулся к Корытову лицом.
— После Чехословакии попал я в Ленинградский военный округ, в Карелию… Там через три года снова получил роту. И сделал ее лучшей не только в полку — во всей дивизии. В соседнем батальоне освободилась должность начальника штаба, и никого на это место не прочили, кроме меня…
Над гарнизоном, затерянном в лесу, опустилась белая ночь.
У входа в двухэтажное здание солдатской казармы стояли капитан Фоменко и прапорщик Сомов, низкий, коренастый, с коротким ежиком тронутых сединой волос.
Фоменко кашлянул и повернул голову к прапорщику:
— Ты уж проследи, старшина, чтобы после отбоя «деды» молодых не гоняли. И чтобы водочкой не баловались или еще чем.
Сомов уверенно протянул:
— У меня не побалуются.
Фоменко улыбнулся:
— Тогда до завтра!
Они пожали друг другу руки, и ротный торопливо зашагал к КПП.
Вскоре он растворился в сумерках. Прапорщик зевнул и, не спеша, вернулся в казарму…
…На соседних койках первого яруса лежали два «деда» — Поздняк и Харитонов. Поздняк поднял голову и, наморщив узкий лоб, посмотрел на соседа.
— Не спишь?
— Не-а, — ответил Харитонов, смуглый, крючконосый, со сросшимися у переносицы бровями.
Поздняк подложил под голову локоть.
— И мне неохота…
Харитонов приподнялся на кровати.
— Был бы сегодня другой ответственный, можно было бы побухать. Но с Сомовым опасно. Враз накроет.
Поздняк ухмыльнулся:
— А может, повеселимся по-другому?
Харитонов оживился:
— Это как?
Поздняк откинул одеяло и сел.
— Сегодня в наряде по роте один «молодой». Он сейчас туалеты моет. Ну, этот, самый ссыкливый…
Харитонов тоже сел.
— A-а, Тюрин.
— Ну. Чего не скажешь — мигом делает. — Поздняк, хохотнув, хлопнул себя по промежности. — Так, может, он «дедушкам» Советской Армии доставит удовольствие?
Харитонов с сомнением почесал в затылке.
— Думаешь?
Поздняк уверенно махнул рукой.
— Да куда он денется!
…Два «деда» зашли в туалет в одних трусах.
Дневальный мыл шваброй пол. У щуплого Тюрина была наголо обритая голова и серое, замученное лицо. Хэбэ висело на солдате мешком.
Переглядываясь и подмигивая друг другу, Поздняк и Харитонов приблизились к дневальному. Тюрин перестал мыть пол, поднял голову и вопросительно уставился на «дедов».
Сложив руки на груди, Поздняк требовательно произнес:
— Эй, бросай швабру. Для тебя другая работа есть.
Тюрин послушно поставил швабру к стене. В его взгляде не читалось ничего, кроме тупой покорности.
Харитонов, сплюнул на пол.
— Становись на колени.
В усталых глазах Тюрина мелькнул испуг.