Наталья не наполнила счастьем и умиротворением эту квартиру. Нет. Настя ее тогда наполняла. А эта — нет. Так и осталась любовницей. А он, Виктор, честно говоря, уже и сам не рад, что затеял эти отношения с Наташкой. Не нарочно, конечно, затеял, так получилось… Но что она дала ему? Ничего, кроме ночных удовлетворений… И честно говоря, для мужчины они физиологически все одинаковы, эти удовлетворения…
Морок какой-то. Ведь оказывается, всегда любил он Настю!
* * *
Да, Питер был велик! Хотя и жалок. Но жалок одномоментно, сегодня. После мерзости запустения последних лет советской власти и первых лет «реформ». А велик вечно. Величественно вечно велик.
— Ничего, восстанавливаем постепенно, — уверенно рассказывала Маринка, сокурсница Анастасии по Плешке.
Причем это «мы» было вполне органично: подруга начинала карьеру строительным инженером. А теперь работала в мэрии. Подчас сама смеялась над оказавшимися неистребимыми «ухватками прораба». Но город свой знала, обожала и восхваляла даже тогда, когда признавала и убогость дворов, и «разворовку» кольцевой дороги, и замызганность домов-памятников.
Она и в институте, то есть в академии теперь, вечно вступала в споры о сравнительных достоинствах двух столиц. И всегда выходило как-то, что Петербург — лучше. И с Анастасией они нашли общий язык, любя в компаниях подначивать друг друга на предмет, чей город лучше. А вот Витя Маринку недолюбливал. После его поселка, как он проговорился однажды, подвыпив, все эти споры столичных кажутся дурью и жлобством. Посмотрели бы, на чем Россия стоит, так сразу бы примолкли. В общем, при нем они в подобные дискурсы о столицах не вступали. А там уж и не до них стало — ссора с Витей, диплом, поиск работы…
Сегодня Маринка была, конечно, не та веселая студентка. То есть веселой она осталась. Но несколько раздалась, заимела мужа-чиновника и двоих детей. Отстроила себе мощную дачу. «Не домик на Рублевке, — объявила она, когда показывала ей свой участок, еще не подозревая, что Анастасия как раз на Рублевке и живет. — Но тоже ничего. Денег у нас не как у олигархов, но ведь и строим сами. А если не дура, то и для себя кусочек отгрызешь…»
Но главное, теперь у бывшей сокурсницы имелись связи в петербургских важных кругах, как хозяйственных, так и административных. Что было весьма полезно Насте, привезшей сюда небольшую команду телевизионщиков, чтобы сделать передачу об императорском фарфоре. Конечно, с Петровским, директором Эрмитажа, Анастасия сама созвонилась. Но чтобы хорошо «полить», как выражался ее оператор, не только музей, но и прочие интересные места в Петербурге, помощь Маринки могла оказаться нелишней. Например, желательно было бы попасть на Пушкинский завод. А с тем как раз у Серебрякова были какие-то трения. И ведущей с той же фамилией было бы неглупо подстраховаться в мэрии. Хотя формально ничего общего два субъекта — один управляющий, другой хозяйствующий — не имели. Хотя, кажется, трения у Вити с прежним руководством существовали…
А еще необходимо было, чтобы Маринка по-настоящему, поближе свела ее с директором Эрмитажа. Тот сидел, по мнению Анастасии, на золоте, но не мог или не хотел запустить его в дело. Вернее, ему нельзя было запускать в дело никакое из сокровищ музея. Но на них, сочла Настя, вполне можно заработать, не только не пуская их в оборот, но и даже не трогая с места.
Блестящая идея эта пришла ей в голову, когда она в рамках подготовки передачи в первый же день в Питере явилась осматривать фарфоровые коллекции Эрмитажа. Долго и задумчиво разглядывала она сервизы императорских фамилий, пускаясь мыслями в прошлое, где эти тарелки и блюдца были не предметами хранения, а столовой посудой. И ее, посуду эту, касались руками императоры Александр и Николай, ее трогали руки приглашенных к царскому столу вельмож и знаменитых генералов, ею любовались иностранные послы и гости…
А ведь кто-то эту посуду делал. Точно так же, как Витя. А почему бы ему такую и не сделать? Договориться с тем же, например, Эрмитажем о том, чтобы произвести полные, аутентичные копии императорских столовых — или чайных, неважно! — наборов. Поставить все вензеля, все клейма. И начать продавать! Определенный процент — как авторское роялти — музею. Остальное — себе.
Хотя нет, неинтересно, прыгнула мысль дальше. Кому нужны тысячи императорских сервизов! Будет та же история, что с гэдээровской «Мадонной»: хорошо, но так много, что среди понимающих стало китчем. Признаком дурного тона. Разве только с той разницей, что не будет теперь советских туристов, раскупающих сервизы эти десятками. Не-ет, подумала Анастасия дальше, надо подойти к делу иначе.
Их Рублевка — заповедник для богатых. Тут кичатся друг перед другом домами и машинами, лошадьми и обустройством. Ежели вбросить сюда десяток сервизов, не больше… Но в виде полнейшей копии царских… и со штампом Эрмитажа, что они таковой копией являются. И что произведено их десяток и больше производиться не будет ни при каких обстоятельствах…
Вот это, пожалуй, вызовет интерес! Это ж фактически таким признаком статуса будет, что ой-ой-ой! Особенно, если в прессе раззвонить… Ба! Да в ее же передаче! Да сервиз номер один президенту подарить. Для приемов важных гостей, конечно. Канцлера Германии, к примеру… Да, тут никакой кризис будет не страшен. Десяток сервизов по очень, очень многу тысяч долларов — это вполне выведет серебряковский фарфор в топ!
Стойте! Постойте-ка, пришла в голову новая мысль. Она ведь как подумала вначале: почему бы Серебрякову такую не сделать? А спросим по-другому: а почему бы Серебряковой такое не сделать? Что ей мешает? Договориться с Петровским, директором, можно через Маринку. Пусть поможет со связями, приведет к нему с необходимыми рекомендациями. Быстренько создать фирму — что она, не работала в бизнесе? И разместить заказ… у того же Серебрякова! Денег найдем! С помощью той же Маринки — в Петробизнесбанке. И пусть доля ей с того капает: золотой человечек, сколько раз в студенческие годы помогала-выручала!
И тут же выпрыгнула из глубин мозга мысль-шантажистка: но только чтобы духу той мымры рядом с ним больше не было! А то — вон, Пушкинским заказ отдаст…
* * *
Настя сидела прямо на полу на кухне. Вокруг нее народ тоже разнообразно и изобретательно сидел: кухня едва вмещала всех желающих, а весь центр общения постепенно переместился именно сюда. Здесь же, неслышно ступая, терлись то об одни, то об другие ноги два нахальных кота — рыжий и серый.
Вообще, это было нечто чудовищное — весь этот вечер! Это какое-то феерическое количество разговоров на разные темы. Причем с чисто питерской грацией они ничем не заканчивались. Как ниоткуда, казалось, и начинались. Просто висел разговор в воздухе, как струйка сигаретного дыма. И постепенно растворился. Но кто-то уже выпускал новое сизое облачко…
Пили вино. Удивительно, но оно так же не кончалось, как и разговоры. Вроде бы никого не обделяли, всем наливали — не в стаканы, их было всего два, — а в чайные кружки. И никто не пропускал своей очереди, пил то, что было налито. Но вино появлялось снова, а кружки пустели только затем, чтобы снова наполниться.