Въедливый читатель углубляется в текст и видит упоминание, что некогда под Полтавой был разгромлен «Московский Дракон», а предок одного из героев самолично захватил в плен Алексашку Меншикова.
– Ах, так это у нас альтернативка! Сгорел, значит, Пётр Первый, как швед под Полтавой! Вот откуда стрельцы и умаление государства Российского… тогда понятненько. Одно неясно, откуда взялся град Питербурх и почему не к гетьману спешат герои получать зарубежную визу, а к императрице Екатерине? Неувязочка-с. По всему видать, не сговорились авторы промеж себя и тянут кто в лес, кто по дрова.
– Надо же, и впрямь неувязочка!.. – Лукавые авторы и в этом согласны с критиком. – Только вы читайте, добродии, читайте!
Читаем и видим, что дальше начинается что-то несусветное. Братец Гримм-старший, который родился два года спустя после полёта братцев Монгольфье, вовсю собирает украинский фольклор. А затем и вовсе появляется с детства знакомый пасичник Рудый Панько, поминая некоего щелкопёра, который его, пасичника, байки на великоросской мове тиснул, а теперь, надевши «Шинель», гуляет по «Невскому проспекту».
Вот оно, – слово сказано, предшественник найден! Может быть, и нет никаких неувязочек, а есть традиция? Ну-ка, ответьте, мой вдумчивый читатель, в какую эпоху происходит действие «Тараса Бульбы»? «Тяжёлый XV век», – процитирует всезнающий литературовед. Но позвольте, господа хорошие, откуда в пятнадцатом веке взяться в Малороссии табаку или хоть той же бульбе? Колумб открыл Америку в самом конце века, и не могли произрастания Нового Света столь прочно внедриться в быт.
А вот скажем, кто сумеет ответить, сколько весил Тарас? Да уж ладно, не листайте книжку, подскажу: весу в козаке было триста двадцать семь с половиною кило. При такой тучности Тарасу Бульбе не на коне скакать, а ног таскать не можно.
Впрочем, Николай Васильевич тоже не первый среди русских (или украинских?) сочинителей страдал такими неувязочками. Достаточно припомнить, сколько тянула шапчонка, которой Добрыня змеюку поганую ушиб… Или ещё: Илья Муромец тридцать лет на печи сиднем сидел, а Микула Селянинович так и вовсе…
Вот уж нет! – возмутится критик. – Былины сюда приплетать не надо! Их народ сочинял, а что позволено народу, то никак не позволено одному, отдельно взятому автору.
И с этим автор предисловия совершенно согласен. Одному – не позволено.
Вот только авторов у нас не один и не два, а куда как побольше. Пятеро щелкопёров, записных бумагомарак – это же силища, это народ! А значит, нет в книге никаких неувязочек, есть они лишь в помрачённом критическом сознании. Так плюньте, любезный читатель на все литературоведческие вытребеньки и кунштюки, а хватите лучше горелки, чтоб шипела и пенилась, а потом – открывайте книжку. Читать-то интересно?.. Вот и славно, вот и ладненько… Читайте, панове, читайте!
И так случилось с рабби бен Элишой и его учениками, которые, изучая книгу «Йецира», ошиблись в движении и подались назад, увязнув в земле до пупа по причине силы букв.
Псевдо-Саадья. Комментарий к «Сефер Йецира». Приведено в «Маятнике Фуко», VII, 110.
Цур тоби, пек тоби, сатанынське наваждение!
Из малоросс. комедии. Приведено в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», I, 1, X.
Прежде всего – полная неопределенность с авторами. Четыре человека названы на обложке, на самом деле их пять, но авторов три, потому что М. И С.ДЯЧЕНКО – это один писатель, как и Г.Л.ОЛДИ.
Художественным мирам столь разных авторов, казалось бы, никак нельзя объединиться в одном романе. Но «Рубеж» – перед вами, а значит, невозможное все-таки произошло. Отечественная фантастика, вероятно, самая «соавторская» в мире; а ведь соавторство требует от писателя перейти своего рода рубеж: вжиться в мир, созданный чужой фантазией и, наоборот, допустить другого в собственный мир. Хорошо, если авторы дополняют друг друга – Ильф, создатель блестящих бессюжетных зарисовок, и Петров, мастер диалога. Но если роман пишут трое (не говорю – пятеро), такой синтез вряд ли возможен.
Поэтому – многоголосье.
Этот прием был уже проверен Г.Л.Олди и А.Валентиновым в романе «Нам здесь жить», но в «Рубеже» построение еще более усложнено. И дело, разумеется, не в количестве точек зрения: восемь героев действительно представляют разные взгляды на мир. Итак: роман-калейдоскоп, в котором миры, люди, цитаты чередуются, пересекаются, противоречат друг другу и приходят к единству.
Уже первые страницы книги утверждают, даже подчеркивают мозаичность композиции. «Пролог на небесах» – блестящий центон, который, по сути, ничего не сообщает читателю (мы еще ничего не знаем ни о Рубежах, ни о Рубежных Малахах), но интригует его. «Пролог на земле», который как будто никак не связан с предыдущим, – и зловещая фраза, которая станет рефреном: «Не в добрый час твое желание услышано, мальчик». Рио, странствующий герой, первый из повествователей, и его странные видения. Чумак Гринь, сын вдовы Киричихи, и его мир, столь знакомый каждому, кто хоть немного знает украинскую культуру, – но в чем его связь с образцово-фэнтезийным миром, по которому обречен странствовать Рио?
Все в конце концов объяснено, все фрагменты сложились в единственно верный – единственно возможный! – узор. Конечно, от читателя требуется ответное усилие, без него даже «Тезаурус, или же Толковник слов», любезно составленный Рудым Паньком, окажется бесполезен. Главная трудность для читателя – не запутаться в сложной системе, которую выстроили авторы, постепенно заполнить бреши, отвечая на загадки и разгадывая недомолвки. Задача не простая, если учесть, к примеру, что сущность «приживников» или замыслы Самаэля раскрываются почти в самом финале. («Наворотили мудростей! разве что пан ректор Киевской бурсы ихние выкрутасы разберет, и тот небось в затылке лысом не раз не два почешет!» – прав старый ведьмач, прав!) Но перед читателем стоит и другая задача, может быть, не менее важная: соединить в своем сознании противоположные, даже враждебные точки зрения героев. Сотник Логин Загаржецкий – и Юдка Душегубец, чью семью уничтожили гайдамаки. Чумак Гринь – и преданная им Ярина, сотникова дочка. У каждого своя правда и своя вина.
Благодаря романному многоголосью, каждый из авторов сохраняет свою индивидуальность, свою творческую манеру. Стыки явственно чувствуются, но, как ни странно, вовсе не режут глаз. Дяченко ввели свой излюбленный композиционный прием: две параллельные сюжетные линии, которые (Лобачевский!) пересекаются в конце первой части; мучительная для Гриня ответственность за своего сводного брата, «чортова ублюдка», – тоже из их «творческой лаборатории». Первая часть стоит на пересечении двух традиций, фэнтезийной и «химерной»: обеими Дяченко владеют свободно (вспомните «Шрам» и «Ведьмин век»). Но там, где они ограничиваются штрихом, эскизом, Валентинов строит прочную историческую базу, которая тут же оборачивается квазиисторической (нечто подобное, но на французском материале, он проделал и в «Дезертире»). Визионерская стилистика Олди позволяет им изобразить непредставимое для человека Древо Сфирот – а это требует не только особого взгляда, но и особого ритма. Бытие падшего ангела, каф-Малаха, который неожиданно для себя самого становится человеком, должно быть воплощено в слове совсем по-другому, чем история, к примеру, того же Гриня. Напомню, что и другие герои Олди проходят тот же или подобный путь: Гермий, Великий Здрайца, Индра. Слабость совершенных существ и сила бесконечно несовершенных людей – одна из главных тем их творчества.