Кирилл уселся на свободный край банкетки. Им владела угрюмая решимость охотника – затравить зверя во что бы то ни стало, пусть и придется сидеть у норы до утра.
Сапожник был молод – немногим старше самого Кирилла; руки его двигались, как притертые друг к другу части сложного механизма. В углу мастерской бормотало радио, невнятно отчитывалось о прошедшем пленуме. Кирилл поднялся: во-первых, потому, что наблюдать за работой сапожника лучше стоя, а во-вторых, потому, что пахнущая духами блондинка раздражала его.
– Покажите, – тихо попросил сапожник, не отрываясь от работы.
Кирилл сперва не понял, а потом спохватился и выгрузил на низкий прилавок черные туфли с шелковыми шнурками.
Сапожник бросил на них косой взгляд; огонек настольной лампы блеснул на металлической набойке острого женского каблучка.
– Я напишу вам адрес, – сказал сапожник прежним бесцветным голосом. – Вы пойдете по адресу… и там вам все скажут.
Кирилл молчал.
Сапожник в последний раз оглядел набойку. Кивнул блондинке:
– Готово…
И, пока та оценивающе разглядывала полусапожки, вытащил обрывок бумаги из нагрудного кармана потертой клетчатой рубашки. Похлопал руками по рабочему столу в поисках ручки; нашел огрызок карандаша. Написал несколько слов, протянул бумагу Кириллу:
– Удачи…
Кирилл вышел, так ни слова и не сказав. Даже «спасибо».
* * *
По адресу, нацарапанному на листке бумаги под типографской шапкой «Счет-фактура», располагался, к большому Кирилловому облегчению, Дом быта. Не приемная экстрасенса, не психиатрическая клиника – обыкновенный Дом быта с ателье, ремонтными мастерскими, прачечной и химчисткой. И, конечно, с сапожником – пожилым дядькой в рабочем комбинезоне, в толстых квадратных очках.
В мастерской никого не было. Время шло к закрытию; Кирилл, понатаскавшийся по городу в час «пик», выложил туфли на стойку и тяжело опустился на стул.
– Хочешь чаю? – спросил сапожник.
От неожиданности Кирилл кивнул.
Сапожник вытащил кипятильник, две зеленые кружки, жестянку из-под импортного кофе и пачку сахара-рафинада (кусок такого сахара не растворится в кипятке, если его не долбить упорно и не размешивать минут пятнадцать). Налил воды из графина, поставил кипятиться, снова глянул на Кирилла.
– Ты их надевал. Это был не вопрос, а утверждение.
– Да, – сказал Кирилл. – Я шел в них из бассейна…
И рассказал, сам не зная зачем, свою историю.
Вода в кружке закипела. Не выключая кипятильник из розетки, сапожник ловко перебросил его в другую кружку.
– Значит, хозяин знает, где они.
– Да.
Сапожник сжал губы. Уголки рта опустились вниз, отчего Кириллов собеседник сделался похож на угрюмого сома.
– Плохо.
«О боже, – подумал Кирилл. – И здесь – псих! Проклятые туфли и меня самого сведут с ума!.. Встать немедленно и уйти…»
И остался сидеть.
* * *
– Да ты вообще знаешь, что такое обувь?
Напротив Дома быта располагался гастроном с двумя буфетными стойками в углу. Там варили кофе и разливали водку. Кирилл поделился с сапожником половинкой несъеденного бутерброда.
– Не обязательно смотреть в лицо, ты посмотри, как человек идет… Как ставит ногу… Как у него стесывается каблук… Вот ты проносишь туфли, скажем, год – и в них сидит твоя душа. Запах, ритм… Ты идешь или они тебя водят? Почему Петр Первый сам себе сапоги сшил? Знал…
Водку Кирилл не любил, а кофе в гастрономе отдавал желудями.
– Присмотрись к обуви. К любой. Особенно к той, что проработала хотя бы сезон… Она живая. А некоторые…
Сапожник хотел еще что-то сказать – и вдруг в ужасе уставился Кириллу за плечо. Кирилл поперхнулся кофе:
– Что?!
У прилавка стояла очередь, человека четыре. Высокий светловолосый мужчина в костюме и галстуке мелкого партработника покупал красное вино.
– Показалось, – глухо пробормотал сапожник. – Слушай, парень… Тебе эти туфли достались… правильно, наверное. Есть в тебе что-то… такое. Вот только хозяин…
Сапожник замолчал. Откусил от Кириллового бутерброда, вытер губы указательным пальцем, с болезненным видом уставился в глаза собеседнику.
– Не отдавай их ему. Молчи, слушай… Выкупить предложит – не отдавай. Грозить станет – не отдавай… Они сами к тебе пришли, сами и уйдут, но ни продавать, ни дарить, ни отдавать их – никому! – нельзя. А хозяину – тем паче… они от него бегут, к тебе прыгнули, считай, от отчаяния…
– Как же…
– Как хочешь. Они счастье приносят. А если ты их отдашь – счастья тебе не видать вовек. Сгниешь в тоске, сопьешься.
– Может быть, вы…
– Эх, парень… Если бы ты их не надевал – я бы их у тебя взял… А так – нельзя. Они твои. Надень и носи.
* * *
– Кирюшка, ты что, пил?!
– Я набойки ставил. На туфли…
– Да что за напасть с этими проклятыми туфлями!
Кирилл вздрогнул:
– Мам, ты таких слов… не говори. Мало ли…
Он прошлепал – в носках – в комнату, к телевизору. Передачу «Что? Где? Когда?», несмотря на все странности и тревоги этого дня, он никак не мог пропустить.
Звонок в дверь.
– Не открывай!
Поздно. Мама даже вопрос «Кто там?» считала невежливым.
– Добрый вечер, – раздался в прихожей знакомый прохладный голос. – Ничего, что я без предупреждения? Дело в том, что ваших соседей нет дома…
«А туфли под зеркалом, – подумал Кирилл тоскливо. – Как я их бросил в сумке, так и лежат…»
– Мои туфли нашлись? – осведомился визитер.
– Извините. – Слышно было по голосу, что мама очень смущена. – Так получилось, что…
– Так получилось, что мы их не нашли, – сказал Кирилл, входя в прихожую.
Мама, кажется, на минуту потеряла дар речи. Кирилл мельком глянул на холщовую сумку, привалившуюся к обувному шкафчику; ткань явственно подрагивала, отчего казалось, что Михаил Боярский на портрете шевелит усами.
Кирилл поднял голову – и встретился взглядом с голубоглазым.
– Мы не нашли их, – тихо повторил Кирилл. – Мне очень жаль. Вы можете пойти в бассейн и написать жалобу на гардеробщицу. Правда, она все равно не несет никакой ответственности…
– Простите, – мягко сказал визитер. – Как я понял, вы не намерены отдавать мне мою вещь? Мои туфли?
– А вдруг это не ваши туфли? – Кирилл поразился собственной наглости. – А вдруг вы просто узнали от гардеробщицы, что у меня пропали кроссовки?.. Короче говоря, я прошу вас больше к нам не приходить.