– А у меня коллекция была, – невпопад отвечает герой. – Линзы шлифованные… их – сапогом…
– Зачем?
– Низачем. Просто так…
Гулкий удар.
Треск распахивающейся двери.
– Факелы! Хлопцы, факелы запаливай!
Снаружи в холл вслед за снежной пургой врываются, мечутся на ветру блики пламени – кто-то из черкасов успел зажечь факел.
В дверном проеме одна за другой сверкают вспышки, дробно бьют выстрелы; град пуль мечется по стенам, две или три звонко щелкают в колонну, за которой притаились мы.
Пора!
Я отдаю Рио все, что могу, все, что имел и получил от Рудого Панька, с трудом сдерживаясь, чтобы не оставить чуток про запас.
…и подтолкнуть в горячке боя под руку этого Заклятого с Запретом на убийство… подтолкнуть, самую малость…
Нельзя!
Или все-таки…
Стрельба на миг смолкает, в двери разом ломится толпа черкасов, за их спинами пляшет пламя уже многих факелов – навстречу, справа и слева, бьют ответные выстрелы.
В упор.
Кто-то валится навзничь. Звон стали, крики. В дверях – свалка.
Надворный сотник слегка придерживает за плечо рванувшегося было вперед Рио.
– Не время, пан герой. Потерпите немного. Пусть выпустят все заряды; пусть войдут внутрь. Тогда самый цимес и начнется…
– Но там же… наши люди! Они погибнут!
– Нашим людям так и так конец. Да и нам, видать, тоже. Успеете в пекло, пан Рио. Туда еще никто не опаздывал.
Полотнища света выхватывают перекошенные усатые лица, взблескивают на лезвиях сабель и боевых келепов.
Лязг, хрип… ругань.
– А вот теперь – пора.
Юдка хладнокровно достает из-за пояса два длинных пистоля. Третий, маленький, но зато двухствольный, заткнут за кушак сзади, за спиной.
Запасливый человек – пан Юдка!
– Подвал ищите! А вы со мной, наверх!
Надворный сотник молча разряжает один из пистолей в ближайшую фигуру – и, видимо, в отсвете выстрела успевает заметить новую, подходящую цель, потому что почти сразу стреляет снова.
Разряженные пистоли летят в темноту.
– Хлопцы! Ось они! Рубай вражью силу!
У первого черкаса Рио играючи выбил шаблю и на возврате добавил яблоком рукояти в скулу, швырнув бедолагу прямо на ногайский кинжал в левой руке надворного сотника.
Свист, хруст, хрип.
– Факелы, факелы тащите!
Два разъяренных смерча рубятся бок о бок, двое Заклятых, двое умелых бойцов, двое заживо погребенных мальчишек – и второй убивает за двоих.
Это невозможно, но это так.
Внезапно все кончается.
Рядом никого нет.
Это невозможно, но это так.
Враги отхлынули, не решаясь больше приближаться к двоим безумцам? – или?..
– Отходим, – тихо цедит сквозь зубы надворный сотник, сплевывая кровь. – К лестнице. Медленно.
Мы отходим.
Медленно.
– Как думаете, господин Юдка, наверху… может быть, они уже закончили? – вполголоса интересуется Рио.
– Увы, пан Рио. Я бы почувствовал. Да и вы тоже… полагаю, как откроется, то все заметят…
Тут он прав.
Мы уже на лестнице. Двоим здесь, в теснине перил, еще можно драться рядом, а больше – никак. Значит, еще повоюем… пока пистоли не перезарядят.
Черкасы тем временем шебуршат во мраке; шепчутся. Напрягаю из последних своих сил слух Рио, чтобы услышать, о чем речь – но тут из дальнего коридора, ведущего к нижним башенным коморам, доносится вопль, разом сводящий на нет все мои усилия:
– Пан сотник! Пан сотник! Подвал нашли! Подвал с двумя мертвяками!
– Ярина?! – от ответного крика кровь стынет в жилах.
– Не, пан сотник! Мертвяки-то с усами… Один даже с бородой, благообразный, ровно поп, упокой Господи его душу; а второй, погань такая, в драку полез! Даром что дохлый! Закоченелый уже, с душком, и нога сломана, а Тараса Бульбенка едва не придушил! Мы его шаблюками пошматовали, мертвяка, в смысле, а не Тараса, а оно все равно шевелится! Небось первый мертвяк второго и порешил… то есть второй – первого. Вот харцызяка! А больше – ни макового зернышка, пан сотник…
– Значит, Яринку Мацапура, волчий выкормыш, наверху держит!.. Эй вы, рубаки! Я ж знаю: вас там раз-два, и обчелся! Кидайте зброю! Казнить не будем, нам не вы нужны!
Молчим.
Логин для порядку выжидает миг-другой.
– Ну, як ся маете, душегубы! Хлопцы, давай факелы!
Пламя страшно бьет в глаза из попятившейся тьмы.
Мы с Рио успеваем заметить: какой-то тщедушный человечек мечется по холлу замка, находя и зажигая от малой лучины свечи в стенных шандалах.
– Пали, братья-отаманы!
Но раньше, чем трое черкасов, успевших перезарядить свои булдымки, успевают выполнить приказ Логина, этот приказ с готовностью выполняет Юдка! В руке у него – двухствольный пистоль, припасенный надворным сотником на крайний случай. Видимо, такой случай настал.
Грохот.
Над самым ухом, нашим с Рио.
Ближний черкас с булдымкой, хрипя, заваливается на спину; посланная им пуля без смысла уходит в потолок.
Пан Юдка что-то вертит на своем пистоле.
Снова грохот – на сей раз палят все, кто был на это способен.
Свинцовая оса вскользь обжигает щеку, другая визжит по зерцалу доспеха, не причиняя вреда. Пан Юдка, охнув, хватается за бок, мгновение смотрит на измазанную кровью ладонь…
– Скверно бьете! – вопит он в свет и дым. – Вэй, скверно! Панна Яринка куда как крепче прикладывает, курвины дети!
И умолкает – потому что вал стали вперемежку с проклятиями уже теснит нас вверх по лестнице. Мы пятимся, отмахиваемся, отчаянно стараясь не упасть, – и я уже плохо понимаю, кого подразумеваю под этим «мы»: себя и Рио, себя, Рио и пана Юдку, Рио и Юдку, Юдку и себя… Сознание плывет, растворяется, уже не отделяя «я» от «не-я», но что-то еще удерживает блудного каф-Малаха в этом мире, что-то, чего нет и никогда не было у меня-прежнего – я-прежний отдал почти все, чтобы я-нынешний смог приобрести этот последний, истошный дар судьбы…
Лязг металла.
Высверки перед глазами.
Бой.
И мне кажется, что это вечно длится бой на Рубеже с Самаэлевой сворой, мой прошлый, мой единственный бой…
Закованное в броню тело движется само, меч раз за разом пробует на вкус податливую плоть, отшвыривая в сторону легкие кривые клинки, зачастую вместе с руками; а рядом завершает нашу работу надворный сотник Мацапуры-Коложанского.