«History of culture: New York Public Library» [9] . Автор — Майкл Гриффит. Я раскрываю книгу, читаю посвящение: «Моим друзьям — Ли Чену из Нью-Йорка и Саше из Восточной Европы, которые меня понимали». На титуле — портрет автора. Улыбающийся парень лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, в белой рубашке с распахнутым воротом. Майкл Гриффит.
— Он американец? — спросила я.
— Да. — Он протянул мне свой стакан со светло-коричневой жидкостью. — За Майкла! — Сам выпил из горлышка. Я пригубила.
— Я жил в Нью-Йорке почти полтора года, изучал финансы в Барухе [10] , — сказал Ситников. — Практически не вылезал из библиотеки. А Майкл работал там в справочном зале. Это вроде нашего читального. Классный был парень.
— Был?
— Был. Уже нет. Умер в декабре прошлого года.
— Такой молодой… и умер? Почему?
— Точно не знаю, но подозреваю, что от СПИДа. Он был гей. Да нет, со мной все в порядке в этом смысле, — ответил он, заметив мой взгляд. Я вспыхнула.
— Он мучился от болей в спине и сидел на сильных болеутоляющих. Удивительный человек был, совсем не похожий на американца в расхожем о них представлении. Начитанный, ироничный, очень деликатный. Он научил меня… терпимости. Я же их породу за людей не считал, скажи мне, что я буду пить с геем… подох бы раньше! Никогда не забуду… часто вспоминаю… К ним в читальный зал чуть не каждый день ходила бродяжка не бродяжка, неопределенного возраста, в зачуханной одежде, босиком. В Нью-Йорке таких тьма. И никто ее не гнал, вот что удивительно! И не выказывал неудовольствия, не пожимал плечами за ее спиной, не крутил пальцем. Сидела, листала журналы, что-то бормотала. Ну, я однажды и вылез со своими совковыми суждениями — нечего, мол, ей тут делать, рядом с приличными людьми, ей место в психушке. А Майкл мне ответил, что права у нее такие же, как и у остальных, так как они живут, слава богу, в свободной стране. И добавил, что, может быть, библиотека — единственное доступное ей интеллектуальное удовольствие. И все это так мягко, без малейшего упрека или назидания. «Знаешь, Саша, — сказал он мне, — она счастлива здесь!» И я вспомнил чеховского «Черного монаха» и попытался пересказать Майклу на своем убогом английском. О душевнобольном человеке, который стал несчастным, когда излечился от своего безумия. Майкл страшно заинтересовался, записал название… — Ситников помолчал немного и вдруг сказал, уставясь мне в глаза: — Почему они все умирают? Что я, проклятый? Какого черта?
Я промолчала — что ж тут скажешь…
— Давайте за… них! — сказал он.
— Давайте, — вздохнула я.
Он снова приложился к горлышку.
— Александр Павлович! — решилась я. — Я хочу попросить вас…
Ситников посмотрел вопросительно и вполне доброжелательно, и я выложила ему все о Володе Галкине, о том, какой он несчастный, больной и что ему нужно помочь. Увлекшись, я не заметила неприятного выражения, появившегося на лице Ситникова, и вздрогнула, когда он, вскочив с дивана, заорал:
— Ваш Галкин — ничтожество! Слизняк! Я и пальцем не шевельну, чтоб ему помочь! Помогайте сами, вы ведь богатая женщина! А ваш Галкин никогда не отказывался принять деньги у женщин! Так что с этим проблем не будет. Вперед! Но без меня.
Он еще что-то орал, с ненавистью наступая на меня, и это было так страшно, что я рванула к выходу.
Ситников поймал меня за локоть уже у самой двери. Я только пискнула…
Я добралась домой около полуночи. Ситников был пьян, а потому: «Извините, мадам, но придется на такси!» С издевкой в голосе. До чего же неприятный все-таки тип! Скотина.
Я переступила порог, и теплое, наполненное особой, «пустой» тишиной нутро дома мягко вобрало меня. Тусклый уличный фонарь освещал гостиную неверным светом. Купер, лежавший на диванной подушке, потягиваясь, поднялся навстречу. В темноте он казался черным и громадным, как пантера.
— Ты дома, бродяжка! — обрадовалась я. Сейчас я была рада любой живой душе.
— Мр-р-р, — ответил умный кот, — неизвестно еще, кто бродяжка. Смотри, расскажу маме.
— Я больше не буду, — пообещала я. — Есть хочешь?
Услышав знакомое слово, Купер тотчас спрыгнул на пол и помчался на кухню.
Накормив кота, я включила горелку и застыла, задумавшись, с кастрюлей в вытянутой руке — вчера от нечего делать потушила перцы. Есть мне не хотелось, но не пропадать же добру. Мысли мои были сумбурны и бессвязны: «Господи, как я устала! Что же теперь делать? Надо позвонить Галке… как она там? Бедный Володя Галкин! Погибает же… А Ситников каков! Орал, топал ногами, бегал по комнате… потом сказал, что хрен с ним, даст он денег. Пусть подавится! Хотя и считает, что нечего метать бисер, и этому слизняку уже ничем не поможешь. Лишь бы Володя не отказался от лечения. Он же ненавидит Ситникова. Они оба друг друга ненавидят. А ведь дружили когда-то… Делить им уже нечего. Бедная Алина! Все они какие-то несчастные… Галке разве позвонить… Нет, лучше завтра, прямо с утра, не забыть, а сейчас спать… спать…»
Через час я поняла, что уснуть мне не удастся. Слишком устала. Слишком возбуждена… И мысли всякие… И чувство, что вот-вот что-то произойдет, что кольцо сжимается, как говорилось в каком-то романе… Хотя что может произойти? Единственный опасный предмет в моих руках — фотография, но о ней никто, кроме Галки, не знает. Смысла в этой фотографии немного, неизвестно, зачем Елена ее прятала, кому показывала и кого пыталась уличить… или шантажировать. А чувство тревоги просто от усталости. А тут еще этот дурацкий фонарь под окном скрипит — так и кажется, будто кто-то ходит и скрипит протезом. А Бодюки! Та еще парочка! Бедный Савик! Мадам Бодючка просто злодейка… на все способна! Такой замочить — запросто. Вот именно — запросто! Естественна в своей аморальности, как животное… Бедная Алина! Хотя тоже ягода… та еще… Но хотя бы с открытым забралом… Ну, хватит!
— Отвлекись, иди, ешь свои перцы, — съехидничал Каспар. — Раз приготовила… с какого-то перепугу.
— Сам иди!
Я поднялась, включила крошечный ночник в виде подмигивающего гнома и задумалась.
И вдруг — телефонный звонок, непристойный в своей очевидности и абсолютно неуместный. Я вскрикнула. Стояла уже глубокая ночь…
Тут можно было бы поговорить о страхе, порождаемом ночными телефонными звонками, но… стоит ли? Все мы знаем, что это такое и что при этом чувствуешь.
Я схватила трубку. Сна как не бывало.
— Я тебя не разбудил? — В трубке ленивый голос бывшего любимого человека, ныне жениха, Юрия Алексеевича.
— Ты?! Что случилось?