— Ничего не случилось. Вот, решил позвонить. Соскучился. То есть, конечно, случилось.
— Решил позвонить… в два ночи? Ты в своем уме?
— Старею, наверное. Бессонница замучила. Дай, думаю, позвоню старому другу, а старый друг недоволен. Никто, оказывается, никому не нужен. Позабыт, позаброшен.
— Ври больше! Какая бессонница? Ты же теперь у нас ночная бабочка — работаешь ночью, спишь днем.
— Как ты меня… приложила. Ночная бабочка! Сказала бы уж — мотылек. Нет в тебе женской мягкости, Катюша!
— Иди к черту!
— Ладно, как-нибудь… схожу. Между прочим, я звоню по делу.
— В два ночи?
— Именно. Я звоню из палаты номер шесть. То есть номер четыре.
— Из больницы? Ты что, вернулся к своим пациентам?
— Я теперь сам пациент, Катюша. Меня чуть не убили. То есть убили, но не полностью… не до конца.
— Кто тебя чуть не убил? Что ты несешь?
— Мне не до смеха. Видела б ты меня… Весь в бинтах, распластан, увешан гирями…
— Ты… правда? — Я, кажется, начинаю верить, что это не очередной его дурацкий прикол. — Что случилось?
— В меня стреляли.
«Кому ты нужен!» — едва не вырвалось у меня, но я вовремя прикусила язык.
— Что… в тебя?
— Стреляли в меня, говорю.
Я вспомнила улицу Космонавтов, где живет Володя Галкин, и поежилась. Пробормотала:
— Ночью на улицах опасно…
— Меня подстрелили не на улице, а совсем наоборот.
— А где?
— На рабочем месте, у станка. Производственная травма.
Я рассмеялась.
— Это в заведении-то для избранных! Им не понравилась твоя манера исполнения?
— Какая ты все-таки язва, Катерина! Ох! — вдруг вскрикивает Юрий Алексеевич и объясняет: — Неудачно повернулся.
— Ты… серьезно? — Похоже, не шутит.
— Очень, поскольку речь идет о моей конечности, а не о чужой.
— Тебя ранили в руку?
— К счастью, в левую.
— У вас там… стреляют?
— Ну, бывает. Как и везде. Разборки между конкурентами, то, се…
— Доказывающие, что их законы работают.
— Злопамятность — один из семи смертных грехов, Катюша. Я давно замечал, что в твоем характере присутствует нечто ядовитое. Запомни, женщина, ты должна быть тем, чем тебя хочет видеть мужчина — спокойной, ласковой, заранее на все согласной милой подругой.
— А чем должен быть мужчина?
— Самим собой. Личностью. Героем.
— Эгоистом то есть. А если он ничтожество?
— Надеюсь, это не обо мне?
— Не о тебе, успокойся. Странный вопрос. — Я хихикнула. Несмотря на высокомерие и занудство, вполне суетен. Переживает за впечатление, которое производит.
— Действительно, странный. Это я не подумав. Так вот, если он ничтожество, не подходи к нему близко.
— А как же узнать заранее?
— Приходи ко мне в палату номер шесть. Тьфу ты! Четыре! Я научу тебя разбираться в людях.
— А где тебя искать?
— Это такая маленькая скромная частная больничка. Запиши адрес. Пушкина, восемнадцать, дом с колоннами в саду, чугунная ограда и охрана. Не ошибешься.
— Когда?
— Приходи завтра в четыре. То есть уже сегодня. После всех причитающихся мне процедур. Ежели выживу, буду ждать с нетерпением.
— Жди. Ложись, спокойной ночи.
— А я лежу. Звоню тебе с одра по личному телефону. Кстати, что такое «одр»? Кровать?
— Наверное. Говорят же — у смертного…
— Типун тебе на язык! — перебивает меня Юрий. — Не к ночи будь помянуто! Целую твой круглый носик. До скорого.
* * *
Птичка на часах в кухне чирикнула три раза. Извертевшись, перевернув несколько раз подушку и окончательно потеряв надежду уснуть, я лежала с открытыми глазами и размышляла. Когда-то, много лет назад, когда я была совсем маленькой, соседка спросила маму, почему ее трехлетний сынишка переворачивает во сне подушку. Несколько раз за ночь. Я привыкла, что соседи всегда задают маме всякие медицинские вопросы, и всегда переживала — а вдруг на какой-нибудь особенно заковыристый вопрос мама не сумеет ответить?! Так почему же этот мальчик переворачивает во сне подушку? С чем это связано? С какой-нибудь тайной хворью? «Мальчик здоров, — сказала мама. — Ему просто жарко, а с другой стороны подушка прохладнее. Укрывайте его полегче». Той же ночью я перевернула подушку и убедилась, что с нижней стороны она действительно холоднее. С тех пор это стало моей привычкой. Попробуйте сами — это помогает уснуть. Но сейчас эта маленькая хитрость не сработала.
Мама… Я непроизвольно вздохнула. Уже третий месяц мама гостит у подруги Гельвины Яновны в Крыму. В августе умер муж тети Гели, и она пригласила маму к себе. Она одинока, детей у нее нет. Судя по письмам, мама домой не спешит. Погода в Белогорске прекрасная, тепло, отдельные смельчаки еще купаются в море. Они с Гельвиной все время на воздухе, загорели. Вернее, загорела мама, а Гельвина и так смуглая. Ходят в кино на старые фильмы. Вечером играют в карты с другими пенсионерами. Пьют чай. Каждая гостья приносит к чаю что-нибудь вкусненькое, приготовленное собственноручно. «Я сделала свои фирменные пончики с капустой, все были в восторге!» — написала мама в последнем письме.
Вспомнив мамины пончики, я почувствовала голод. Встала и пошлепала босиком на кухню. Поколебалась, вспомнив о перцах, и достала из холодильника молоко, а из буфета — черный хлеб и «чистый, как слеза», по выражению старого пасечника, мед из луговых цветов. Подумав, поставила пакет с молоком обратно в холодильник. Сейчас бы горяченького! Чаю!
Горелка фыркнула пламенем — напор газа ночью сильнее — и загудела ровно. Давно пора купить новый электрический чайник. Старый сгорел. Я, ворона, забыла налить воду. Хорошо хоть спохватилась до пожара.
Я намазала на хлеб мед, облизала пальцы. Насыпала в кружку заварку. Чайник по-разбойничьи засвистел. Черный хлеб, мед и крепкий чай среди ночи — ммм, вкуснятина!
Жуя хлеб, я думала о Володе Галкине. Как он мог дойти до жизни такой? Опуститься… А мало ли таких? У нас в институте был преподаватель, красавец, похожий на аргентинского актера Уго дель Карриля, которого споили заочники. Преподавателя то есть. Я встретила его недавно — седой, страшный, пьяный, — едва на ногах держится. Но тот хоть за пятнадцать лет, а тут всего за год или полтора. Не верю, что при жизни Алины Володя был таким же. Возможно, пил. Как все. Да и то, жизнь у него была — не позавидуешь. До сих пор не может опомниться. Он покатился по наклонной после ее смерти. Алина его не любила и, как честный человек, не скрывала этого. Так прямо и говорила — не люблю, мол. А потом у нее случилась настоящая любовь — Савик. Почему же они не развелись? Не успели? А до Савика? На что Галкин надеялся? Или любил так безумно? А почему очень честная и прямая женщина вышла замуж за нелюбимого?