— А почему он вообще приехал в Америку? — спросил Чарли. Нельзя сказать, чтобы его это всерьез интересовало, но ему нравилось слушать, как Глэдис оживленно рассказывает о событиях двухвековой давности. — Может быть, чтобы участвовать в Войне за независимость? Но почему тогда он остался? Почему не вернулся к себе во Францию?
— Возможно, из-за своей жены-ирокезки, а возможно — из-за Сары. Сейчас я уже и не вспомню всех подробностей… Собственно говоря, меня всегда больше интересовала Сара, хотя мне нравилось слушать и о том, как они жили вдвоем. Моя бабушка очень любила рассказывать мне о них, и мне иногда кажется, что она была немного влюблена в Франсуа. Ее дед встречался с ним, и она узнала, каким он был, от него. Я же помню только то, что он умер намного раньше Сары.
— Как жаль, — негромко сказал Чарли, но жалел он не только Сару Фергюссон, которая постепенно становилась для него все более реальной, словно обретая плоть и кровь. Он жалел и Глэдис, которая после смерти мужа осталась на белом свете совершенно одна.
Правда, в Шелбурн-Фоллс у нее было немало друзей и хороших знакомых, которые всегда готовы были прийти ей на помощь, но это общение не могло заменить тепло домашнего очага.
К счастью, судьба послала ей Чарли.
Глэдис внесла на подносе и поставила на стол яблочный пирог и мороженое собственного приготовления. Все блюда к праздничному столу она готовила сама, поскольку Чарли был занят устройством на новом месте. Когда Чарли приехал — в строгом темном костюме и галстуке, — все было уже готово. Сама Глэдис надела черное шелковое платье, которое муж купил ей в Бостоне двадцать лет назад, и жемчужное ожерелье, которое он подарил ей на свадьбу. В этом наряде она выглядела просто великолепно и очень празднично, что Чарли не преминул отметить. Еще недавно он и не надеялся, что встретит Рождество вот так — по-семейному. Глэдис заменила ему семью, которой у Чарли больше не было, и сама она уже не чувствовала себя такой одинокой и ненужной. Несмотря на разницу в возрасте, им было очень хорошо вдвоем, и Чарли подумал, что он — впервые за много-много месяцев — чувствует себя почти счастливым, словно он вернулся в родной дом, к близким людям, в свое детство.
— Скажи, Чарли, ты еще не отказался от мысли покататься на лыжах? — спросила Глэдис, стараясь не выдать своего волнения. Ей так не хотелось, чтобы Чарли покинул ее.
Чарли совершенно забыл о своем намерении покататься на лыжах в Вермонте.
— Может быть, после Нового года… — сказал он без особого энтузиазма, и Глэдис улыбнулась. Чарли выглядел гораздо более спокойным и счастливым, чем в тот день, когда он постучал к ней в дверь, и теперь он как будто помолодел на несколько лет. Тень печали исчезла с его лица и из глаз, и Чарли больше не был похож на собаку, которую бросил хозяин.
— Мне бы очень не хотелось менять сейчас что-либо в своей жизни, — огорченно добавил Чарли, которому поездка в Вермонт вдруг показалась совершенно бессмысленной затеей. Ему совсем не хотелось бросать Глэдис и свой новый дом, и он подумал, что горы и снег никуда от него не денутся. Чего-чего, а времени у него впереди достаточно.
— Почему бы тебе не съездить в Клэрмонт? — предложила Глэдис, будто читая его мысли. — Отсюда можно добраться туда минут за двадцать. Я, правда, не знаю, насколько там хуже или лучше, чем в Вермонте, но ведь попытка не пытка. Если тебе почему-то там не понравится, ты всегда можешь отправиться туда, куда собирался.
Она все поняла правильно. Чарли знал, что рано или поздно ощущение новизны от его жизни в шале поблекнет, и тогда ему будет только полезно на несколько дней сменить обстановку.
— Это прекрасная идея, — согласился он. — Может быть, на днях я действительно съезжу туда на разведку.
Про себя он подумал, что все складывается как нельзя лучше. Горнолыжный курорт оказался совсем рядом, всего в получасе езды, и, если ему надоест торчать в шале или он не захочет надоедать Глэдис, он сможет запросто отправиться в Клэрмонт. Впрочем, вряд ли ему здесь станет скучно. Он по-прежнему считал, что ему очень повезло.
Встречая Рождество, они снова засиделись допоздна. Они все говорили и говорили, и никак не могли наговориться. Для обоих праздники — особенно праздники семейные — были самым трудным временем, и ни Чарли, ни Глэдис не хотелось прощаться и идти спать, чтобы снова не остаться наедине со своими мыслями и грустными воспоминаниями. Особенно это касалось Глэдис. В ее жизни было слишком много горя, чтобы ей хотелось встречать Рождество одной. И Чарли не решился покинуть ее до тех пор, пока не убедился, что у Глэдис слипаются глаза и она готова заснуть прямо в кресле. Тогда он нежно поцеловал ее в щеку и, пожелав ей спокойной ночи, вышел из дома, провожаемый лишь отчаянно вилявшей хвостом Глинни.
На улице было морозно, и Чарли поморщился, когда ветер швырнул ему в лицо пригоршню колючих снежинок. Снега выпало уже довольно много, и даже на подъездной дорожке, которую он расчистил только вчера, Чарли проваливался в снег по щиколотку. Возле шоссе снегу намело еще больше, но это ничуть его не огорчило: стояла настоящая рождественская ночь, и подлинными ее хозяевами были, конечно, снег и мороз, а вовсе не человек. Весь мир, безмолвный и сказочный, лежал словно закутанный в вату, и занесенные снегом дома поселка походили больше на елочные игрушки, чем на жилища. На свежевыпавшем снегу отпечатались следы зайцев, которых в окрестностях было видимо-невидимо, а в долине Чарли заметил трех карибу, словно плывущих по глубокому снегу рядом с шоссе. Это было очень красиво, и Чарли невольно подумал, что стоит только немного напрячь воображение, и можно будет легко представить, будто все люди исчезли и в мире не осталось никого, кроме снега, зверей и ангелов в облаках.
Свой «Форд» Чарли оставил на обочине лесной дороги, не сразу найдя такое место, откуда можно было без труда выехать даже после самого сильного снегопада. Дальше он пошел пешком — проехать к шале было все равно нельзя, да Чарли и не хотелось въезжать на зачарованную поляну на четырехколесном бензиновом чудище. Даже необходимые припасы Чарли таскал в шале на себе, и точно так же пришлось поступить грузчикам, которых он нанял, чтобы доставить в дом отданную Глэдис мебель. Будь в их распоряжении лошадь и фургон с брезентовым верхом и полозьями вместо больших скрипучих колес, и все было бы по-другому, но те времена давно канули в небытие. Грузовик же, на котором они приехали, забуксовал в глубоком снегу, едва свернув с дороги, и лишь чудом выбрался обратно, зато поляна, на которой стояло шале, осталась нетронутой, и Чарли был очень этим доволен. Ему очень нравилось представлять, будто его шале отрезано от цивилизации, отдалено от нее на много миль и на много лет, а попробуй-ка вообразить себя в позапрошлом веке, если снег за окном взрыт колесами тяжелого грузовика!
Пробираясь по собственным следам, уже наполовину занесенным снегом, Чарли негромко напевал себе под нос. Ему было на удивление хорошо и спокойно. Он только удивлялся, что же он сделал такое хорошее, что судьба, жизнь или сам Господь Бог отнеслись к нему с такой заботой и участием. Ведь, что ни говори, ему очень и очень повезло, что он нашел такое место, где он мог успокоиться и исцелиться от горечи и тоски; место, где он мог просто жить. В том, что жизнь в лесном шале — это именно то, что ему необходимо, Чарли нисколько не сомневался. Стоило ему переступить порог своего нового дома, как его охватывало ощущение покоя, умиротворения и тихого счастья. Единственное, что ставило его в тупик, это то, откуда берется это чувство. Можно было подумать, что когда-то в этом доме было пережито столько радостных событий, изведано столько счастья, что его запасов хватило на двести лет, и теперь он черпал из того же самого источника, что и его прежние обитатели.