– Садитесь, – сказал он. – Суп будете?
Белка кивнула. Она только теперь, при виде пирогов, поняла, что просто умирает от голода. Ее бегство из Москвы было таким нервным, что она даже не помнила, ела ли по дороге вообще, а уж что не пироги домашние, это точно.
Чугунок с супом стоял прямо в печке. Константин разлил горячий суп по тарелкам, и они с Белкой стали есть его молча. Это оказались щи. Наверное, те самые, запах которых она почувствовала сразу же, как только вошла в дом.
Все это – печка, щи, пироги, разномастные тарелки на покрытом блеклой клеенкой обеденном столе, – оставляло смешанное ощущение покоя и неуюта.
– А с чем пироги? – спросила Белка между двумя ложками щей.
– Не знаю, – пожал плечами Константин.
Она откусила от треугольного пирога – он оказался с брусникой, и его пришлось пока что отложить.
Непонятно почему, но во время всех этих обыденных действий ей все больше казалось, что она попала на Марс. И еще она вспомнила, как мама однажды прочитала ей отрывок из дневника Толстого – она любила зачитывать что-нибудь из книг, которые ее увлекали, – и там было написано: «Пишу 1 июня в 10 ночи в Старогладковской станице. Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже».
Вот это подходило точно. Как она сюда попала? Зачем? Белка не знала.
Но одновременно с недоумением по поводу того, что с ней происходит, она чувствовала смятение при одной лишь мысли о том, чтобы от всего происходящего оторваться. Это смятение было так же необъяснимо, как ее приезд в город Киров.
– Ты идешь, Костя? – услышала она. – Здравствуйте.
Приветствие относилось, конечно, не к Константину, а к ней. Белка оглянулась.
Женщина, входящая в кухню, привлекла бы внимание даже в толпе. Черты ее лица были просты и однозначны, но в однозначности своей так выразительны, что невольно притягивали взгляд. Сколько ей лет, понять было трудно – могло быть тридцать, но точно так же могло быть, что она молодо выглядит в сорок.
Белка всегда завидовала людям, которым от природы дана выразительная внешняя форма. Вот ей, например, приходится прибегать к различным ухищрениям, чтобы выглядеть не так, как все, прическу какую-нибудь необычную выдумывать, а эта женщина может волосы скрутить в пучок и выглядеть при этом так, что ни с кем ее не перепутаешь. Правда, она высокая и статная, а такая фигура всегда выигрышна.
– Здравствуйте, – ответила Белка. – Меня зовут Белла Немировская. Извините, что я вас побеспокоила.
– Вы – меня? – усмехнулась женщина. – Это кто вам такое сказал?
В ее голосе звучала нескрываемая неприязнь. Удивляться не приходилось: судя по тому, как она обращалась к Константину – с интонациями привычки и уверенности, – она являлась его женой, а какой жене понравится, что к ее мужу ни с того ни с сего явилась какая-то левая девка непонятно откуда и с непонятной целью?
– Иду, – ответил Константин, вставая.
«Да, он же сказал, что на работу уходит», – вспомнила Белка.
На какую работу можно уходить вечером в воскресенье, она спрашивать не стала. Мало ли, он полицейский, может. Хотя не похож вообще-то.
– Как мне дверь запереть? – спросила она.
– Просто захлопните, – ответил Константин.
Он вышел из кухни, женщина за ним. В дверях она обернулась и смерила Белку взглядом, в котором кроме уже замеченной неприязни было также превосходство. Еще бы его не было, с такой-то статью, с таким простым совершенством черт! Афина Паллада практически.
Хлопнула входная дверь. В окно Белка увидела, как они идут через мокрый сад, исчезая в сумерках между голыми стволами мокрых деревьев.
Она взяла надкушенный пирог с брусникой и принялась его жевать. Хороший пирог, ягод не пожалели.
Странным образом вкус этого пирога свидетельствовал о необходимости уехать даже более явно, чем неприязнь во взгляде женщины, которая его испекла.
Белка доела пирог. Собраться ей – только подпоясаться. То есть снести вниз свою сумку. Ну и в туалет зайти, странно, что только теперь захотелось, видимо, нервы отпустило наконец.
Константин сказал, что туалет находится на улице, но где именно, не уточнил, и Белке пришлось поплутать по саду, пока она нашла будку, допотопную, но чистую.
Темнело быстро, и когда она шла обратно по дорожке, вымощенной не плиткой, а круглыми крупными плашками из распиленного древесного ствола, то уже не различала очертаний дома. Окно кухни было скрыто перилами крыльца, но светилось окно наверху, в комнате Зинаиды Тихоновны. Белка забыла погасить там свет и на этот ровный свет теперь шла.
Выходя из дому на поиски туалета, она повернула колесико замка так, чтобы замок не защелкнулся. Но теперь, подергав дверь, поняла, что сделала это неправильно. Дверь была заперта наглухо.
Белка подергала ее сильнее – бесполезно. Она спустилась с крыльца и подошла под кухонное окно, надеясь, что оно откроется снаружи. Это ей не удалось, конечно. Она взобралась на выступ под окном и, держась незагипсованной рукой за жестяный откос, попробовала открыть форточку. Форточка была закрыта изнутри на примитивный, но надежный шпингалет.
Белка спрыгнула на землю и в досаде топнула ногой. Вот только этого не хватало! Длинна полоса ее невезения, причем даже географически длинна, раз аж до вятских лесов дотянулась!
Поблизости, впрочем, лесов не просматривалось. Да и ничего не просматривалось, сумерки быстро превратились в кромешную темень. А кроме того, до костей пронизывал осенний вечерний холод. И совершенно непонятно было, что делать. Все ее вещи остались в доме, телефона у нее не было, а если бы и был, то куда она стала бы звонить? Разве что в службу спасения, но оттуда вряд ли приезжают по вызову каждой бестолковой идиотки.
Белка уселась было на крыльцо, но уже через минуту вскочила и принялась подпрыгивать на месте, чтобы согреться. На некоторое время это помогло, но стоило ей присесть, как холод впился в нее снова. Пришлось повторить прыжки, потом еще и еще раз.
«К соседям пойти?» – чуть не плача, подумала она.
Но тут же представила, как станет объяснять соседям, кто она такая, каким образом ее вещи оказались заперты в доме посторонних людей, как станет доказывать, что это вообще ее вещи… А просить, чтобы соседи пустили ее к себе до появления Константина с женой, так ведь непонятно, когда они появятся, не час же длится у него работа и не два, наверное.
Белка проговаривала все это вслух, чтобы губы не сводило холодом. Зубы у нее при этом клацали, потому что она снова прыгала то на одной ноге, то на другой.
Длилось все это с полчаса. Как только она переставала прыгать, то чувствовала себя Нансеном, замерзающим на Северном полюсе. Или это Амундсен замерз на Северном полюсе? Или на Южном? Попытки согреть сознание подобными мыслями производили не больший эффект, чем прыжки на одной ножке: утомительно и бесполезно.