Неизвестно, как бабушка собиралась воспитывать внука в связи с его любовью, но это не понадобилось: так же неожиданно, как в Киров, Сониного отца перевели на новое место службы. И Соня уехала.

Константин думал, что в день ее отъезда кончится его жизнь. Он похудел так, что одни глаза остались. Ночами не спал – Сонино прекрасное лицо мерещилось ему в лунном лике – и понимал, лишь под утро проваливаясь не в сон, а в забытье, что ничего ему больше в жизни не хочется и не захочется уже никогда.

Через две недели Константин проснулся утром от того, что почувствовал: ему хочется есть. Так хочется, что скулы сводит – зверски хочется!

Когда он вошел в кухню, бабушка бросила на него взгляд и молча поставила перед ним кружку с молоком. Плюшки только что испеклись – он съел три, потом отдышался и проглотил еще одну. Бабушка усмехнулась и сказала:

– А говорили, любовь.

– Да, любовь! – сердито буркнул Константин.

Ему хотелось еще плюшку, но он стыдился своего неожиданного аппетита.

– Раз глаза не видят – сердце не болит… Значит, растешь ты просто, вот организм и взбрыкнул, – сказала бабушка. – Я так и знала, что пройдет.

«Глаза не видят – сердце не болит», – это оказалось хорошим критерием для проверки чувств. С тех пор Константину не раз приходилось удостовериваться, что это правда.

Если случались у него романы с однокурсницами, а они, конечно, случались, потому что девушки испытывали к нему интерес, да и у него не было никаких причин интереса к ним не испытывать, – то стоило уехать на каникулы домой или в стройотряд, и все это улетучивалось, как дым.

Впрочем, пока Константин учился, то считал, что такая непрочность отношений с женщинами, возможно, связана именно с учебой, которой он отдавался безоглядно. Каждый семестр приносил что-то новое, предоставлял обширный выбор того, чему стоит посвятить жизнь. И не так-то просто было выбрать! Константин не сразу понял, например, что хочет стать реаниматологом, а когда понял, то занялся специализацией с еще большим рвением, чем просто учебой.

Он был уверен, что предпочитает занятия в студенческом научном обществе вечеру с девушкой в баре лишь потому, что первое более увлекательно, чем второе.

И даже не сразу по окончании института, а только уже в Кирове, работая на «Скорой», начал сознавать, что дело, может быть, не в одной лишь профессии…

Он смотрел на постаревшую маму, думал об умершей бабушке и понимал, что ни одну женщину из тех, что возникали время от времени в его жизни, не может сравнить с ними даже мысленно. Все эти женщины, сами по себе, может быть, и неплохие, и даже наверняка неплохие, вызывали у него одну лишь недоуменную мысль: зачем он должен с ними быть, если его к ним ничто не привязывает?

Он помнил, как мама сказала давным-давно о каком-то случайном в ее жизни мужчине: «Я к нему даже интереса не чувствую».

Примерно то же самое происходило и с ним.

Но в маминой жизни был ведь человек, из-за которого она не обращала потом внимания ни на каких других мужчин, а в его-то жизни никого подобного не было!

Иногда Константин думал: может, произошедшее с мамой так изменило состав ее организма, что сделалось генетическим фактором и влияет теперь на его жизнь тоже? Конечно, это выглядит сомнительными домыслами, но кто знает, как действует эмоциональная встряска. Может быть, и на генетическом уровне. На гормональном точно, мама на войне поседела ведь от сильнейшего стресса, значит, ее гормональная система чувствительна к таким вещам.

Чтобы не вдаваться в умозрительные теории, Константин предпочитал уделять основное время своей жизни тому, что было ему интересно, то есть работе, и только неосновное тому, что было ему попросту нужно, то есть женщинам.

Работа снедала его. Но это не изматывало, а, наоборот, было ему необходимо. Почему так, Константин не понимал, но чувствовал, что любая работа, если она не отбирает все силы, его не привлекает.

Он, легко выдерживающий любые нагрузки, не смог бы выдержать обычную, размеренную, лишенную напряжения жизнь.

Когда Константин это понял, его охватило недоумение. Почему он такой? Такой не была мама, не была бабушка, такое они не воспитывали в нем. Но это в нем было. Возможно, от того мужчины, который, как бабушка выразилась, «наездом его сделал». И ничего с таким отношением к жизни, с такой мучительной потребностью полного износа было не поделать. Оставалось только радоваться, что он вовремя это понял, а вернее, инстинктивно почувствовал, и правильно выбрал для себя работу.

Глава 2

Константин работал в Кирове на «Скорой» уже пять лет, поэтому случаи, относящиеся к его компетенции, распознавал за версту. И очень не любил, когда такие случаи возникали в нерабочее время. Потому что прекрасно знал, что все большей и большей частью клиентов «Скорой» становятся наркоманы. А какого ж черта тратить на них еще и нерабочее время?

Именно эта мысль пришла ему в голову первой, когда, возвращаясь домой после дежурства, он услышал истошный женский вопль:

– Помогите! С сердцем плохо! Маме – с сердцем!

Мама, которой стало плохо с сердцем, скорее всего, попросила бы свою дочь позвонить в «Скорую», а не орать на темной морозной улице. Конечно, могло не быть телефона… Но, судя по тембру голоса, причина была не в этом.

Пришлось идти на крик.

Вокруг покосившегося деревянного дома, каких немало лепилось возле железной дороги, металась дебелая баба лет сорока. Увидев Константина, она заорала еще громче:

– С сердцем плохо!

Правда, маму уже не вспоминала.

Константин вошел вслед за ней в дом. Специфического народу там собралось немало, и угадать, кто кому мама, было нелегко. Но это, похоже, не имело значения: на полу посреди грязной пустой комнаты лежала вообще не женщина, а парень лет двадцати. Он был в одних трусах, и все его тело было синим – и грудь, и лицо, и губы.

Вокруг парня бегала еще одна баба, по виду родная сестра той, что орала на улице, и не менее громко причитала:

– Витя! Ты чё? Чего с тобой? Витя!

Что с Витей, было понятно. Константин отодвинул причитающую бабу, присел возле синего тела, оттянул веко – зрачок не реагировал на свет. Но пульс был неплохой.

– Живой?

К лежащему подошел мужик. От него несло перегаром, поэтому он выглядел белой вороной в славной психоделической компании.

– Живой. – Константин перевернул парня на бок и спросил: – Одеяло есть? Надо теплое что-нибудь.

– Одеяло есть, – послышался в ответ женский голос. – Сейчас принесу.

Пока она ходила за одеялом, к лежащему подскочил еще один тип с остановившимися глазами и принялся хлестать его по щекам.

– Очнись! – кричал он при этом. – Друг, друг! Ему непрямой массаж надо!