Константин еле его удержал – друг намеревался ударить лежащего в грудь кулаком, видимо, для непрямого массажа сердца.

Наконец принесли одеяло. Сидя на корточках, Константин поднял взгляд на женщину, чтобы взять его у нее… Никогда он такой красоты не видел! Она не то что казалась красавицей среди алкашей и наркоманов – такую красоту можно было выставлять в музее. Классическая у нее была красота. Античная. Что она делает в притоне, было непонятно, она не казалась ни пьяной, ни обкуренной. Но разбираться с этим было сейчас некогда.

– Надо снежком растереть, – посоветовала та баба, которая бегала с криками про маму. – Счас принесу!

Она выскочила на улицу. Константин накрыл наркомана ватным одеялом. Тот еще несколько минут полежал неподвижно, потом задрожал, потом молодой здоровый организм стал брать свое: он порозовел, открыл глаза, задышал ровнее.

И еще через минуту заорал заплетающимся языком:

– Кто меня бил?! Ты, Митяй? Я те счас…

Он поднялся на ноги, пошатнулся, потер лицо ладонями. Жизнь возвращалась к нему так быстро, что птица Феникс позавидовала бы. Непонятно только, зачем.

– «Скорую» вызвать? – поинтересовался Константин.

– Я вызову! Я ему счас так вызову! – завопил пьяный. – Ментов нам тут еще!

Вызывать «Скорую» Константин счел негуманным по отношению к коллегам. У них и так работы хватает, а здесь все уже здоровы и полны сил. До следующего передоза.

Он вышел на улицу. У крыльца сидел на санках мальчик лет пяти и грыз семечки.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Константин.

– Мать жду, – басом, как мужичок-с-ноготок, ответил мальчик.

Константин тоже решил ее дождаться. Оставлять ребенка одного возле притона было как-то противно.

Мать появилась через минуту. Это была та самая красавица. Она спустилась с крыльца ровной походкой и, глянув на Константина совершенно трезвыми глазами, бросила сыну:

– Пошли.

– Куда ты его ведешь? – спросил Константин.

– Тебе что? – хмыкнула она. – Ну, к подруге. Ему спать пора.

– Так это твой дом, что ли? – поразился он.

– Мой, – с вызовом заявила она.

– Что ж ты его в притон превратила? – сердито спросил Константин. – Хороша мамаша!

– Хороша! – с еще более жестким вызовом отрезала она. – Ребенка кормить надо, вот и превратила. А ты что хотел, чтобы я сама употребляла? Или еще чем зарабатывала?

– Притон содержать – хороший заработок, – усмехнулся он.

– Уж получше, чем… Да вообще, не твое дело!

– Посадят же, – пожал плечами Константин. – Умрет кто-нибудь – вон, один сегодня чуть концы не отдал, – а тебя посадят.

– Не твое дело, – повторила она.

На этот раз в ее голосе мелькнуло что-то вроде уныния или даже испуга.

Константин не испытывал сочувствия к женщинам вроде этой. Молодая, здоровая, что за болтовня про горькую долю? Что ж твоя красивая голова ничего, кроме притона, придумать не может?

Он окинул ее взглядом – втайне ему хотелось еще раз полюбоваться ее красотой. Но вместо удовлетворения от вида прекрасного он почувствовал, что его как будто бы оскорбили.

Она, наверное, тоже почувствовала к нему какую-то необъяснимую неприязнь – метнула взгляд-молнию, резко отвернулась, схватила санки за веревку, дернула так, что мальчишка упал в них на спину, и пошла прочь.

И Константин пошел прочь тоже, стараясь поскорее ее забыть.

Но долго он еще ее помнил.

Глава 3

Белка никогда не хотела жить в стране вечного лета. Смена времен года ей нравилась и даже, наверное, была необходима ее организму. Но мартовский слякотный снег, плавно переходящий в апрельский, это слишком.

Настроение у нее было подавленное. Из-за отвратительной погоды, конечно.

Курсы заканчивались поздно, домой она всегда возвращалась в темноте. Пару раз попыталась зайти вечером в кафе, но это ничуть не воодушевило.

Она переменилась, и все прежнее стало ей немило – какая банальность! Или, может, не банальность, а горе.

– Будем сегодня бутербродами ужинать, – сказала мама, выходя Белке навстречу из своей комнаты. Тон у нее был виноватый. – Такая ужасная погода, так скользко… Я побоялась в магазин выйти, и молока даже нет.

– Ну, поужинаем бутербродами. – Белка пожала плечами. – Какая разница?

– Тебе стали безразличны такие вещи.

«Тебе они всю жизнь были безразличны», – подумала Белка.

А вслух сказала:

– Это плохо?

– Для тебя – да.

– Чем я от тебя отличаюсь? – хмыкнула она.

– Всем. В тебе от меня ничего нет, к счастью.

Белка сняла сапоги и прошла в кухню, чтобы не вести философские диалоги в прихожей.

– Я рада, что ты на меня совсем не похожа, – сказала мама, входя вслед за ней.

– Почему?

– Потому что я веду сомнамбулическое существование. Думаешь, не понимаю? Но я ничего не могу поделать, Белочка. Как-то мои родители в меня не вдохнули жизнь. Мир мне кажется страшно несправедливым, но противопоставить его мерзостям мне нечего, и я не знаю, как мне в нем существовать. Может быть, мне стоило бы уйти в монастырь.

– Ну-ну! – воскликнула Белка. – Не вздумай. Что ты там будешь делать? Поклоны бить, как буйнопомешаная? А я, значит, на своего биологического родителя похожа? – спросила она, чтобы отвлечь маму от опасных мыслей.

– Во всяком случае, он был энергичный, веселый. Студсовет возглавлял. Я даже удивилась, что он обратил на меня внимание.

– А почему вы с ним расстались? – спросила Белка.

– В этом как раз не было ничего удивительного. Мы с ним, собственно, и не сходились. У нас так мало было общего… Это даже студенческим романом нельзя назвать, просто я ему в какой-то момент понравилась, и мы провели несколько ночей в общежитии, когда его соседи по комнате разъехались на каникулы. Но я рада, что так вышло. Если бы я тогда не забеременела, то вряд ли когда-нибудь родила бы.

– Почему? – пожала плечами Белка. – Может, если бы от него не родила, то потом нашла бы мужа.

– Чтобы найти мужа, надо этого хотеть. А я не понимала, зачем это нужно. Все очень тривиально, как в твоих психологических учебниках, я их однажды полистала. У меня не было позитивного семейного опыта. Родители жили как чужие, у них ничего не было общего. Папа был интеллигент в бог знает каком поколении, а мама в Москву из деревни приехала и в пельменной работала. И ты же помнишь, какая она была.

Бабушку Белка, конечно, помнила. Если бы та не была ей бабушкой, а встретилась бы как-нибудь вне родственных отношений, то Белка бы с ней, наверное, двух слов не сказала. Не нашла бы, о чем их сказать. Она всю жизнь считала, что это нормально. Родственников не выбирают, поэтому среди них могут попасться люди, с которыми у тебя нет ничего общего. Но это когда они уже есть, когда ты уже родился при них. А как можно самой выбрать для жизни человека, с которым у тебя нет ни одной точки соприкосновения?