— На все про все у нас будет не больше трех минут! — заключил Иван.
— Я бы даже сказал — не больше двух, — поправил его Остап. — Две точно есть — пока услышат выстрелы, да сообразят, да подъедут… Но нам хватит, верно, Николай?
— Должно хватить, — поосторожничал Николай.
На подходе к инкассаторской эмке к кобуре лучше вообще не тянуться — застрелят. Да и толку от пистолета будет немного, здесь нужен автомат. И вешать на себя его не стоит. Иван прав — орудовец должен выглядеть безопасным.
Среди многочисленного арсенала группы было четыре маленьких автомата МР-100, внешне похожих на столь полюбившиеся чекистам маузеры. Удобная штука. Сделана под люгеровский патрон, [7] двадцать штук в магазине, весит меньше двух килограмм, можно в кармане спрятать, если карман достаточно велик, но при том прицельно бьет на двести метров.
В знакомом еще с довоенных пор скобяном магазине на улице Кирова Николай купил несколько кожаных ремешков и сделал из них нечто вроде набедренной кобуры. Нацепил на левое бедро, приладил автомат, натянул галифе, придирчиво оглядел себя в зеркало. Сойдет, если не садиться, а садиться он не станет. Сделал на левой штанине галифе продольный прорез, симметрично прорезал гимнастерку. Лезть в карман, задирая гимнастерку, нельзя, это все равно же, что в кобуру лезть, — пристрелят. А вот незаметно рукой скользнуть вполне можно — не заметят. Не должны заметить, потому что внимание будет отвлечено на жезл в правой руке. Внимание всегда отвлекается на правую руку. Бессознательно. На этом вся система ножевого боя основана. И не ножевого тоже. А потом отшвырнуть жезл, перехватить автомат обеими руками и выстрелить. Доли секунды, неуловимые мгновения.
Николай немного потренировался вытаскивать автомат. Сначала стоя, потом — на бегу. Буквально с третьей попытки выработался автоматизм, словно всю жизнь этим занимался. В свое время радиодело давалось куда труднее.
Риска Николай не боялся, он вообще был не из трусливых. Среди радистов, которых очень часто «берут» во время радиосеансов, трусов практически не бывает, потому что трусам в радисты путь заказан. Да и в абвер тоже заказан. В лучшем случае трусов отправляют обратно в лагерь, обрекая на медленную смерть, в худшем, если трусость проявилась не сразу, расстреливают на месте. Или пристреливают. Немецкие командиры очень любят это дело — достать из кобуры парабеллум и застрелить провинившегося. Вся их хваленая германская дисциплина на страхе стоит. Ну и на таких упертых кретинах, как Алексей. Война уже закончилась, война уже месяц, как проиграна, а ему, видишь ли, надо выполнить задание. У них с Константином, видите ли, со Сталиным свои счеты. Смешно! Иван, хоть и урка, отброс общества, а на жизнь смотрит правильно, с практической точки зрения. О будущем думает, о том, как жить дальше. И, несмотря на три свои отсидки и расстрельный приговор, личных счетов к Сталину не имеет. Ну какие тут могут быть личные счеты? Это у фюрера со Сталиным могли быть счеты, как у равного с равным.
Иван и Остап задумку одобрили, а Павел, осмотрев кобуру, качнул головой, что означало у него, рыбьей души, высшую степень восхищения, и сказал:
— Телай патент!
«Ну его на хрен, этот патент, — подумал Николай. — Если все пойдет, как задумано, то я и без патентов проживу припеваючи. А если нет, то на нет, как говорится, и суда нет».
Алексею сказали, что заместитель директора Конышев просил съездить на денек в Карачарово, помочь его знакомому директору инструментального завода с наладкой оборудования. В пятницу после обеда уехали, в субботу, к обеду же, обещали вернуться. На самом же деле ни в какое Карачарово тащиться не стали, а перебрались в Измайлово, в сарай к какому-то Иванову знакомому, седому горбоносому старику, которого Иван называл папашей, — то ли уважение проявлял, то ли кличка у старика была такая. Выпили по сто пятьдесят за успех будущего дела, закусили как следует, поспали и выдвинулись «на позиции».
Алексей поверил и возражать не стал, потому что пролетарии, отказывающиеся от выгодных подработок, вызывают закономерные подозрения у окружающих. Это в книжках все сознательные надрываются за идею, а в реальной жизни страной правит не идея, а рубль. С Конышевым Иван договорился, чтобы подтвердил, если Алексей будет его спрашивать. Иван с Конышевым старые приятели, хоть и непонятно, что может быть общего у заместителя директора завода с вором-рецидивистом. Впрочем, у самого Николая с Иваном тоже ничего общего по идее быть не должно. А ведь есть. Общее дело, даже целых два общих дела…
Водитель и старший лейтенант были убиты наповал. Ближний к Николаю боец, сидевший на заднем сиденье, принял в себя все пули, благодаря чему его товарищ остался жив. Мертвый подался вперед, уперевшись головой в спинку водительского кресла, а живой, прячась за ним, как за укрытием, короткой очередью выстрелил в Николая.
Одна пуля попала в шею, а другая в грудь. Николай не сразу понял, что его ранили. Боли в первый момент не было, просто земля вдруг ушла из-под ног, опрокинулась, а голубое небо опустилось так низко, что до него можно было достать рукой. Николай так и сделал — протянул вперед правую руку, но небо, словно дразнясь, ушло куда-то назад и стало черным. Глаза заволокло черной тьмой, уши заложило ватой, но тренированное сердце конькобежца-разрядника пока еще продолжало биться.
Оставшийся в живых боец выскочил из салона, дал две короткие очереди в воздух и присел возле открытой дверцы, ожидая дальнейших событий. Если бы он побежал прочь от эмки, то мог бы спасти жизнь, правда, ненадолго. Оставлять ценный груз без охраны категорически запрещалось, нарушителей приказа ждал расстрел. Подъехавшую эмку, тоже черную, как и большинство эмок, боец принял за подмогу и потому стрелять по ней не стал.
Остап снял бойца одним метким выстрелом, сделанным еще на ходу. Вторым выстрелом он уложил на землю мужчину в военной форме без погон, который, скорее всего, прибежал на шум от стоящих невдалеке двухэтажных бараков. Павел остался сидеть на своем месте, а Иван с Остапом подбежали к машине инкассаторов и споро, не сделав ни одного лишнего движения, перегрузили из нее в свою тяжелый деревянный ящик зеленого цвета с белой надписью: «УПУ Госбанка СССР» на крышке. Удача возбудила их настолько, что они не сразу услышали шум подъезжающего мотоцикла, и только громкий окрик Павла привел их в чувство.
— Пыстро! — поторопил Павел.
— Стоять! — оглушительно, на всю улицу, крикнул милиционер, сидевший в коляске мотоцикла, и выстрелил в воздух из пистолета.
Это было ошибкой — следовало стрелять в Ивана, который еще не успел сесть в машину. Иван скосил обоих милиционеров длинной очередью, опустился на сиденье рядом с Павлом, и не успел еще хлопнуть дверцей, как машина сорвалась с места и помчалась в сторону Просторной улицы. Пока Иван стрелял по милиционерам, Остап дал очередь по лежащему навзничь Николаю и уселся на заднее сиденье. Дуло автомата он выставил в открытое окно и прикрыл рукой.