– Значит, вы из Канады? – Он выпускает дым через широкие ноздри плоского носа. Черная кожа на фоне снега кажется еще чернее.
– Да. Журналист. А ты откуда?
Я более-менее правдоподобно имитирую процесс курения.
– Из Франции. То есть вообще-то из Сенегала. Приехал в Париж, но работы не нашел, вот перебрался сюда…
Одной затяжкой дворник скуривает сигарету на четверть.
– Я как раз пишу о трудовой миграции. Могу и о тебе написать.
Он качает головой.
– Зачем? Лучше не будет, только хуже. Я когда вас увидел – подумал, что еще один полицейский…
– Еще один? Они что, часто сюда ходят?
– Последний месяц часто. Там человека нашли – без сознания…
Сенегалец показывает рукой куда-то в сторону.
– Да ну?! И что с ним произошло?
На черном лице отражается недоумение.
– Не знаю. Но никакого криминала не было. Не убили, не ограбили. А полицейские все ходят, все расспрашивают…
На место происшествия выходили и Ивлев, и ребята из службы охраны посольства, и Малахов. Всех их, очевидно, сенегалец относит к полиции.
Крохотный окурок летит в только что насыпанный сугроб, дворник опять берется за лопату. И замирает, видя перед лицом… нет, не ствол пистолета, что за глупости! Обычную купюру достоинством в десять евро.
– Покажи мне место, где нашли этого несчастного. Может быть, получится интересная статья. Читатель ведь любит загадки!
Лопата летит вслед за окурком и втыкается в сугроб, как широкое сенегальское копье.
– Пойдемте. У каждого своя работа…
Выглянуло тусклое, как старый пятак, зимнее австрийское солнце. Сразу же послышалось чириканье повеселевших птичек. Мы неспешно движемся по заснеженной аллее, я проваливаюсь по щиколотки в холодную белую вату. В меховых полуботинках становится мокро.
– Почему здесь никто не убирает?..
– Зачем? Само растает…
Вполне знакомый мотив. Судя по всему, очищать эту аллею должен именно мой новый друг.
– Тоже правильно! – одобряю я, чтобы усилить расположение сенегальца. Тот запрокинул голову к солнцу и широко улыбается.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я, укрепляя дружбу. Ибо ничто так не располагает человека, как интерес к его делам. Впрочем, из этого правила есть много исключений, но касаются они, в основном, нашей специфичной работы.
– Ифрит.
– Ифрит? Это джинн, который сидел в кувшине?! – вспоминаю я сказку про старика Хоттабыча.
Мой спутник качает головой.
– Не обязательно именно тот. Это имя могучего духа. Оно должно принести счастье…
– Это хорошо… А что для тебя счастье?
Ифрит задумывается, но не надолго.
– Найти хорошую работу, получить вид на жительство, вызвать сюда Маргет и родить с ней десять сыновей.
– Десять?!
– Десять, – убежденно повторяет сенегалец.
«Бедная Вена!» – думаю я. А вслух говорю:
– Надеюсь, у тебя все получится…
Звучит не очень искренне, но Ифрит благодарно кивает.
Мы прошли с километр, а может и больше. Аллея заканчивалась, упираясь в невысокую гору с небольшим, явно заброшенным замком наверху.
– Вот здесь его нашли, – черный снаружи и розовый внутри палец показывает под толстый дуб с обнажившимися корнями.
Да, именно здесь – я видел фотографии. Снега тогда не было, и Виталий Торшин лежал ничком на черной земле, вытянув вперед правую руку.
– А что там? – я киваю на замок.
– Там нехорошее место, – мрачнеет дворник. – Нечистая сила там…
– Какая такая нечистая сила?!
Он пожимает плечами.
– Никто не живет, а ночью, бывает, свет горит… Страшные истории рассказывают…
– Кто рассказывает?
Жест повторяется.
– Люди говорят: там призраки… Волк и карлик. Я здесь недавно, и то слышал… У-у-у-у… У-у-у-у!
Приставив ладонь ребром ко рту, он изображает вой собаки Баскервилей.
– Ну, расскажи мне про призраков, может, испугаюсь…
Я вновь достаю сигареты, и мы закуриваем для дальнейшего сближения. Хотя куда больше – мне кажется, что мы и так уже почти родственники…
Но мой чернокожий родственник, хотя и курит богатырскими затяжками, про замок рассказывать не хочет и ни на какие увещевания не поддается. Он снова тычет своим двухцветным пальцем в корни дуба.
– Я лучше другое расскажу… Никому не говорил, а вам скажу… Это из-за женщины все получилось…
– Из-за какой женщины?!
– Не знаю… Только он не один был, с женщиной… Они мимо прошли, еще светло было… Я хорошо рассмотрел… Можете написать, только про меня не надо…
– Ты что, брат, обижаешь! – я обнимаю своего родственника за плечи. – А что за женщина? Как она выглядела?
Сенегалец расплывается в белозубой улыбке, словно черный рояль распахнул широкий ряд белых клавиш. Так он несколько минут назад улыбался солнцу.
– Красивая!
Улыбка вдруг исчезает, словно в рояле неожиданно захлопнули крышку. Ифрит освобождается от родственных объятий и напряженно смотрит за мою спину. Я оборачиваюсь. Ничего страшного там нет. Только человек, замерший в конце аллеи. Он смотрит в нашу сторону. Широкая куртка и капюшон скрывают очертания фигуры.
– Я должен идти, – говорит сенегалец. – Мне не следовало прекращать работу. Могут быть неприятности…
– Какие неприятности, дружище? Из-за такой ерунды?
Но у Ифрита явно испортилось настроение.
– Никогда не следует много болтать, – мрачно говорит он. – Особенно в чужой стране…
Не прощаясь, сенегалец уходит. Я хочу рассмотреть незнакомца, который так его напугал. Но в конце аллеи уже никого нет.
* * *
У входа в рыцарский зал замка Хоффбург рыцарь на коне встретил меня копьем. Хорошо, что турнирным – с разлапистым трилистником вместо смертоносного острия. Конь накрыт толстой клетчатой желто-красной попоной, смягчающей удар, грудь всадника тоже прикрыта мягким желто-красным квадратом.
– Папа, а они живые?
Навстречу шла типичная австрийская семья: родители, явно разменявшие сороковник, и мальчик лет восьми, в круглых очках. Здесь поздно женятся и поздно заводят детей, точнее, одного ребенка, который от своей «переспелости» страдает либо плоскостопием, либо близорукостью, либо чем-то еще. Ничего, если мечты моего друга Ифрита исполнятся, он вам поправит демографическую ситуацию! Впрочем, его соотечественники уже успешно это делают…