Его размышления прервал папа-не папа, торжественно появившийся из кухни.
– Горячее прибыло! – радостно возвестил он.
В одной руке Петр Петрович держал большую миску дымящейся картошки, в другой – все три принесенные Юрой бутылки, причем коньяк был отпит почти наполовину.
Застолье началось и поехало по наезженным рельсам. Женщины пили шампанское, Петр Петрович – коньяк, Юра попросил водки. Красивых тостов никто не говорил.
– За знакомство! – призвал Петр Петрович, рюмки и фужеры сошлись со стеклянным звоном.
В горячке Юра опрокинул «Русского Размера», Шурочка тут же протянула кусочек селедки на вилке и ложку с горячей, разваренной картофелиной. Юра стал все это жевать, улыбаясь, радуясь новому ощущению и удивляясь удивительной сочетаемости водки именно с такой закуской. Ему даже захотелось еще выпить.
Петр Петрович тут же налил еще.
– За дружбу!
Коньяк он совершенно спокойно закусывал селедкой и нахваливал:
– Хороший коньячок, давно не приходилось пробовать…
Елизавета Михайловна свела брови.
– Не пей как лошадь!
– И-и, милая, лошади пьют ведрами… Но только воду! – Петр Петрович расхохотался. – А водку только человек может! Потому что человек – венец природы!
Ираида пила шампанское, курила тонкую папироску и внимательно разглядывала Юру.
– Молодой человек, мудреные марки коньяков вы знаете, – наконец проговорила она. – А как насчет Кафки? Или что там говорил Заратустра? Сложное интеллектуальное чтение вас интересует?
Юра уже выпил несколько рюмок и захмелел. Расслабился. И к «экзамену» отнесся легкомысленно.
– Заратустра. Не знаю я, что он говорил. Но точно скажу: трезвым он говорил одно, а пьяным – другое…
Застольный гомон стих. Шурочка дернула его за рукав. Четыре пары глаз рассматривали невежественного юнца в упор. Шутка не удалась.
Юра смутился.
– А Кафка… Придумать, как человек превращается в таракана…
– В клопа, – тихо поправила бабушка, не поднимая глаз от тарелки.
– …и как родственники убивают его яблоком… По-моему, это чистая патология. Ему бы обратиться к психиатру…
Ираида покачала головой.
– Ужас. Тихий ужас…
– Что ты, в самом деле, Лиза? – укорила бабушка. – Молодой мальчик, работает в архиве. Что ты к нему пристала? Я Кафку тоже не очень… Разве только «Замок»…
«Ничего, – подумал Юра. – Когда придет время, я расскажу, что никакой я не архивист, а капитан ФСБ! И вы перестанете относиться ко мне с этой мягкой снисходительностью!»
– А Солженицына ты читал? – спросил папа-не папа и опрокинул очередную рюмку – Не то, что все знают, а серьезные вещи. «Случай на станции Шепетовка», например… Или «Матренин двор»… Или «Красное колесо»?
– Нет, каюсь. Не доводилось.
– Ну и ладно! – Папа-не папа с сожалением вытряхнул в рюмку последние граммы коньяка. – Ты их не слушай! – приказал он. – Ерунда это все! Жрать нечего – а книги покупают! И что толку?
– Что значит – «жрать нечего»? – взвилась Елизавета Михайловна. – Мы так с Шурочкой решили: курицу не делать, а лучше – торт! Немного закусить – и чай! А тебе бы только все опошлить…
– Мама! – Шурочка порывисто встала. – Я ставлю чайник. И несу торт.
Чай был жидким, а торт посредственным. Мама Клава готовила значительно лучше. Или меньше экономила.
«Ну ничего, – решил Юра. – Мама полюбит Шурочку, несмотря на все эти мелочи. А готовить она научится…»
Тем временем за столом накалялись литературные страсти.
– Если хотите знать, то мне они все не нравятся: и Синявский с Даниэлем, и Гинзбург, и Бородин, – папа-не папа откинулся на спинку стула и раскачивался на задних ножках. – Так и я могу написать!
Ираида вскинула брови. Елизавета Михайловна рассмеялась.
– Ну ладно, Петя, – примирительно сказала Анна Матвеевна. – Не забывай, что это люди другого времени. И в том времени они были востребованы и воспринимались совсем по-другому…
Петр Петрович со значительным видом поднял палец.
– Вот именно! Когда их преследовали и запрещали, тогда их понимали и хвалили! А стоило все разрешить, и они закончились! Где тот же Солженицын? Какие гениальные романы он пишет?
Шурочка наклонилась и, дыша шампанским, горячо зашептала Юре в ухо:
– Пойдем в мою комнату, они будут еще долго спорить…
В маленькой квадратной комнатке размещались только сервант со стулом и узкая кровать. Перед окном раскачивались ветви какого-то дерева, по стеклу бежали струи дождя. Шурочка щелкнула задвижкой и с улыбкой подошла вплотную. Но ничего не говорила. Смотрела – и все, будто чего-то ждала…
Если бы Юра не выпил пять рюмок водки, он бы не понял – чего. Но опьянение делает человека проще и понятливее, поэтому он отдался на волю чувств, стал жадно целовать девушку, потом увлек ее на кровать, поднял широкую юбку, открывая белые ноги с развитыми бедрами, перечеркнутыми узкими шелковыми трусиками, затем весьма естественно снял их, попутно сбросив домашние тапочки, и, придавая акту раздевания законченность, зашвырнул красный комочек в угол. Беатриса Карловна была бы довольна! Правда, этому она его не учила… Но все равно была бы довольна.
Когда все закончилось, Юра испытывал не столько физическое удовлетворение, сколько огромную душевную радость. Победа! Победа!! Правда, он многого не понял… Может, потому, что каждую минуту ожидал стука в дверь. Он посмотрел на задвижку – хлипкая, не выдержит хорошего толчка…
– Не бойся, – тяжело дыша, сказала Шурочка. – Они как глухари: когда увлечены, ничего не слышат… Я скажу, что готовила для тебя книги.
Юра почесал в затылке… Книги его сейчас не интересовали.
– Так ты, это… девушка?
Шурочка расхохоталась.
– Уже… нет! – Она с трудом произносила слова, настолько сильным был смех. Она буквально корчилась на кровати!
«Что тут смешного?» – растерянно подумал Юра, понимая, что сморозил какую-то глупость.
– Но… была?
Полуобнаженное тело забилось в истерике. Девушка закрыла лицо руками.
– Ну конечно, была! – прорвалось сквозь пальцы. – Разве ты не почувствовал?
Юра посмотрел на простыню, но никаких признаков дефлорации не увидел. Проанализировал свои ощущения – в них таковых тоже не оказалось. 3начит, Шурочка смеется над ним?
– Подожди, ты же говорила, что позвонила мама и ничего не было?
Шурочка перестала смеяться. Одернула бесстыдно задранную юбку, села, обхватив колени, посмотрела изучающе-строго, как ее бабушка.
– Один раз позвонила, другой – не звонила… Разве это имеет значение? Ты же не мальчик?