Сегодня воскресенье, 1 января, подумал Джед, конец не только выходных, но и рождественских каникул, а также начало нового года для всех тех, кто сейчас еле-еле ползет домой, на чем свет ругая пробки; уже через несколько часов они доедут до парижских пригородов и после недолгой ночи займут свое место – подчиненного или начальника – в западной системе производства. Возле поворота на Мелен-Юг он въехал в белесую дымку, тут поток машин совсем застопорился, они тащились черепашьим шагом почти пять километров, пока у съезда в Мелен-Центр дорога наконец не разгрузилась. За окном было минус семнадцать. Джеда самого, всего месяц назад, выделил из общей массы закон спроса и предложения, богатство осыпало его внезапно дождем искр, избавив от финансового ига, и вдруг он понял, что уйдет из этого мира, к которому, по сути, никогда и не принадлежал, а его человеческие связи, и без того скудные, постепенно засохнут, иссякнут и жизнь его будет напоминать элегантный салон кроссовера «ауди-олроуд», такого мирного, унылого и совершенно безразличного ко всему.
Едва открыв дверцу своего «рено-сафрана», Жаслен понял, что настали худшие мгновения его профессиональной жизни. В нескольких метрах от изгороди сидел в траве лейтенант Фербер, погруженный в полную прострацию. Впервые он видел коллегу в таком состоянии – все сотрудники уголовной полиции рано или поздно наращивают панцирь, позволяющий контролировать эмоциональные всплески, в противном случае они подают в отставку, а у Фербера за плечами как-никак десять лет службы. Неподалеку от него в немом ужасе застыли трое жандармов из Монтаржи: двое с бессмысленным взглядом стояли на коленях в траве, а третий – видимо, их шеф, Жаслену показалось, что он распознал значок бригадира, – на грани обморока раскачивался взад-вперед на одном месте. Легкий ветерок, мягко шевеливший золотые лютики на ярко-зеленом лугу, разносил по округе жуткий смрад, идущий из дома. Никто из присутствующих никак не отреагировал на его появление.
Он подошел к Ферберу, который, судя по всему, не собирался выходить из ступора. Кристиану Ферберу было тридцать два года. Таких меланхоличных сентиментальных красавцев с романтически бледным лицом, светло-голубыми глазами и длинными черными волосами нечасто встретишь в полиции; и тем не менее он был компетентным и настойчивым полицейским, одним из тех, с кем Жаслен любил работать.
– Кристиан… – окликнул его Жаслен, сначала тихо, потом повысив голос. Медленно, словно наказанный ребенок, Фербер поднял на него глаза, полные жалобной обиды.
– До такой степени? – мягко спросил Жаслен.
– И даже хуже. Хуже, чем ты думаешь. Тот, кто это совершил… не имеет права на существование. Его надо стереть с лица земли.
– Мы поймаем его, Кристиан. Мы всегда их ловим. Фербер кивнул и заплакал. Все это не лезло ни в какие ворота.
Через некоторое время, показавшееся Жаслену слишком долгим, Фербер встал и, еще нетвердо держась на ногах, подвел его к группке жандармов.
– Мой шеф, комиссар Жаслен, – сказал он, понизив голос.
При этих словах одного из юных жандармов вырвало, и не успел он перевести дух, как его вырвало снова, прямо на землю, но он в упор не видел окружающих, что тоже было странно для жандарма.
– Бригадир Бегодо, – машинально представился его шеф, все так же по-дурацки раскачиваясь. В общем, рассчитывать на помощь жандармерии Монтаржи пока не приходилось.
– У них отберут дело, – заметил Фербер. – Мы сами решили начать поиски, нам позвонили, когда он не приехал на встречу в Париж. Поскольку он жил здесь постоянно, я попросил их проверить, не случилось ли чего; и они его нашли.
– Раз они нашли труп, то могут попросить, чтобы и дело отдали им.
– Вряд ли.
– С чего ты взял?
– Ты наверняка согласишься со мной, когда увидишь… состояние жертвы. – Фербер замолчал, вздрогнул, его снова затошнило, но ему уже нечем было рвать, разве что остатками желчи.
Жаслен взглянул на широко распахнутые двери дома. Неподалеку роилось облако мух, с жужжанием круживших на одном месте, словно в ожидании своей очереди. С точки зрения мухи, труп человека – это мясо, просто-напросто кусок мяса; из дома снова потянуло зловонием, и вынести его было невозможно. Раз уж ему суждено выдержать кровавое зрелище, придется – Жаслен прекрасно это понимал – встать ненадолго на точку зрения мухи, достичь потрясающей беспристрастности мухи – Musca domestica. Всего за свою жизнь самка Musca Domestica откладывает от 500 до 1000 белых яиц, длиной около 1,2 мм. Через день из яиц вылупляются личинки (червячки); они живут и питаются в разлагающихся органических веществах (как то: в трупах, бытовых отбросах, испражнениях). Личинки комнатных мух, червеобразные, без ног, имеют длину от 3 до 9 мм и отличаются характерным белесым цветом, со стороны ротового отверстия они заостренные, сзади усеченной формы. После трех линек личинка отползает в сухое прохладное место и превращается в куколку, образуя красноватый пупарий.
Взрослые насекомые живут от двух недель до месяца в среде обитания, но могут прожить дольше в лабораторных условиях. Из кокона выходит взрослая особь. Маленькие мухи – это не молодые мухи, а взрослые особи, которым не хватило пищи на личиночной стадии.
Приблизительно через 36 часов после выхода из куколки они уже способны к размножению. Самец комнатной мухи забирается самке на спину и вводит сперму. Обычно самки копулируют один раз, но хранят сперматозоиды в семяприемнике, чтобы использовать их на несколько яйцекладок. Для самцов характерно территориальное поведение – защищая свою территорию от самцов-соперников, они стараются оплодотворить каждую самку, появившуюся на их участке.
– Кроме того, пострадавший – человек известный… – добавил Фербер.
– Кто?
– Мишель Уэльбек.
Поскольку шеф никак не отреагировал на это имя, он добавил:
– Писатель. Вернее, был писателем. Весьма популярным.
Ну что ж, популярный писатель служит теперь пищей для полчищ червей, подумал Жаслен, мужественно пытаясь сохранить свой mind control.
– Мне туда зайти? – спросил он у своего подчиненного. – Зайти посмотреть?
Фербер долго колебался, прежде чем ответить. Следователь, ведущий дело, обязан лично осмотреть место преступления, Жаслен неизменно подчеркивал это на своих лекциях в Национальной школе полиции в Сен-Сир-о-Мон-д’Ор. Преступление, особенно если оно совершено не спонтанно и не с целью наживы, – вещь очень интимная, убийца, несомненно, выражает своим актом нечто личное, какое-то свое отношение к жертве. На месте преступления почти всегда можно обнаружить что-то неповторимое, индивидуальное, так сказать, роспись преступника; это прежде всего касается, добавлял он, особо жестоких и ритуальных убийств, и в таких случаях есть все основания направить следствие на поиски психопата.
– На твоем месте я подождал бы экспертов, – сказал наконец Фербер. – У них будут стерильные маски, ты хотя бы от вони не задохнешься.