– Он в цвет базарит, Зубач. Я бы за тебя мазу тянул, но не могу. Сейчас ты не прав. Такие слова за рваный руль бросать нельзя. Мы же не бакланы у бановского шалмана [65] . Мы правильные босяки в своем дому. Здесь все по справедливости быть должно.
– Еще увидите, что это за рыба! – Зубач встал и пошатываясь направился к умывальнику.
Напряжение спало, камера возвращалась к обыденной жизни.
– А что, Володя, не перекусить ли нам? – как ни в чем не бывало спросил Яков Семенович.
* * *
После ужина, когда хата с унылой обреченностью готовилась ко сну, неожиданно хлопнула «кормушка», и в открывшемся небольшом прямоугольнике появилась круглая плутовская физиономия рыжего сержанта, который обычно приносил малявы и грев с воли.
– Васильев, Вольф, без вещей на выход! – нарочито огрубленным голосом скомандовал он.
– Куда это? – встрепенулся от тревожного предчувствия Волк.
– Щас те отчитаюсь по полной программе! – оскалился коридорный. – Живо шевелись ногами!
Микула молча направился к двери. И эта готовность смотрящего беспрекословно подчиняться продажному шнурку, которого он не раз гонял за водкой, насторожила Волка еще больше.
В коридоре было светлей, чем в камере, да и воздух здесь гораздо свежей. Микула, привычно заложив руки за спину, шел первым, за ним в такой же позе шагал Вольф. Рыжий, машинально позвякивая ключами, держался в двух метрах сзади, время от времени выдавая короткие команды:
– Налево! Прямо! К стене!
Дорогу то и дело преграждали решетчатые двери, и арестанты, уткнувшись носами в окрашенные тусклой краской, обшарпанные панели ждали, пока сержант отопрет лязгающие замки.
– На лестницу! Вверх! Направо!
Что-то было не так. Вызывать заключенных из камер поздним вечером имели право только начальник и его зам по оперработе. Между тем рыжий сержант вел не в административный корпус, а в противоположную сторону, где находился особорежимный блок. Причем Микула явно знал маршрут, потому что несколько раз начинал менять направление за секунду до команды.
– Куда ведешь-то, начальник? – как можно безразличней спросил Вольф, не рассчитывая получить ответ.
– В «Индию», – глумливо отозвался сержант. – Тама трубу прорвало, убраться треба.
– Ты чего, умом подвинулся? Для таких дел шныри есть! – возмутился Вольф. Микула почему-то молчал.
– Да туфта все это! – раздался тонкий голос кота. – Дуплить будут или разборка, а может, в карцер бросят…
У Волка вспотела спина. Пока не поздно, надо глушить рыжего предателя и Микулу. Два удара, и они вытянутся на бетонном полу. Можно забрать у дубака ключи и пройти к центральному посту. А что дальше? Останется только один выход: раскрываться и выходить из операции. Генерал Вострецов снимет за это шкуру, сдерет погоны и выбросит из Системы, как паршивого нашкодившего щенка… И это еще не самый худший вариант. Ведь не факт, что вообще удастся выбраться из этих тусклых, пропитанных вонью коридоров. Зэк, напавший на сотрудника тюрьмы и несущий чушь про спецзадание КГБ, вполне может быть забит до смерти дежурной сменой. Или до полусмерти, но слух об идиотских требованиях вызвать начальника и сообщить нечто лейтенанту Медведеву обязательно дойдет до арестантов, и они ему охотно поверят. И снимут шкуру не в переносном, а в самом прямом, ужасающе кровавом и натуралистичном смысле.
– К стене! – в очередной раз скомандовал сержант и на этот раз принялся отпирать замок камеры. Вольф вдруг вспомнил, что «Индией» называют места обитания авторитетных блатных и отрицалова. Значит, его привели на концевой разбор, высший тюремный суд, который и определит окончательно его судьбу.
Планом операции это не предусматривалось. О возможных неожиданностях Александр Иванович Петрунов, обаятельно улыбаясь, сказал: «Если что – отбрешешься в рамках легенды». И подбодрил: дескать, Медведев всегда на страже, прикроет! Тогда все виделось по-другому – не в тыл врага ведь прыгать, не в Африке переворот устраивать, тут все рядом, под контролем… Ан вот как обернулось – ни Петрунова, ни Медведева, ни контроля, а ему надо «отбрехиваться», и от убедительности этой «брехни» зависит жизнь, оборвать которую можно с равной легкостью не только автоматной очередью в Борсхане, но и заточенной ложкой или гвоздем в вонючей «Индии»…
Противно заскрипели несмазанные петли, открывая проем в очередной круг тюремного ада. – Заходьте обое! – приказал сержант.
В этом круге было так же душно и зловонно, как и в остальных, только почему-то светлее. Вольф машинально поднял глаза и определил, в чем дело: обычно утопленные в потолке лампочки закрывались железными листами с дырочками, чтобы зэки не могли подключиться к электричеству. Ржавые дуршлаги почти не пропускали света, и в камерах вечно царил влажный густой сумрак, словно в чудовищных аквариумах, набитых вялыми, полумертвыми рыбами. Здесь никаких железок не было, и свет обычной шестидесятиваттки казался почти вольным солнцем.
Хлопнула за спиной дверь, с особым смыслом лязгнул замок. Вольф опустил голову и осмотрелся. Он уже достаточно помыкался по застенкам, но в «Индии» все было по-другому. Достаточно просторно, шконки одноярусные, на них в свободных позах развалились хмурые, видавшие виды арестанты. Сразу видно, что здесь нет шерсти, петухов и шнырей – только авторитеты, хозяева тюремного мира. Не больше десяти человек. А точнее – девять. Никто не суетится, не занимается обычными для камеры делами – жизнь вроде остановилась. Все внимательно рассматривают вошедших. Чувствуется, что их ждали.
За столом, наклонившись вперед и упираясь ладонями в широко расставленные колени, сидел голый по пояс, густо истатуированный человек неопределенного возраста с морщинистым волевым лицом. У него была вытянутая, как дыня, наголо обритая голова. Микула, не задерживаясь на пороге, быстро подошел к столу и поздоровался с ним за руку, потом, повинуясь разрешающему жесту, сел на скамейку рядом. Он был здесь своим, и ждали явно не его. Внимание «Индии» сконцентрировалось на Расписном.
– Привет всем честным бродягам! – поздоровался Вольф. И неторопливо подошел к столу.
– Пинтосу отдельный привет и уважение, – Вольф протянул бритому руку.
Тот замешкался, но на рукопожатие ответил. Это был хороший знак – значит, Расписной не отторгнут от других людей и судьба его окончательно не предрешена.
– На мне разве написано, что я Пинтос? – спросил смотрящий тюрьмы, гипнотизируя Вольфа тяжелым, безжалостным взглядом.
– Конечно. Да еще крупными буквами!
Не дожидаясь приглашения, Вольф оседлал лавку напротив и сноровисто сдвинулся вдоль стола, облокотившись на стену. Так удобней сидеть, к тому же всех видно и никто не подойдет сзади.
– Того, кто привык рулить, сразу видно, – пояснил он.
– Шустрый парень, – с неопределенной интонацией произнес Пинтос. – А что ты на потолке увидел?