– все это улики, которые могут стоить жизни. Потапыч рассказывал, как плохо кончали агенты, забывшие об осторожности.
– Может, и перестарались ребятки, лишнего наболтали, – Климов ласково разгладил листки, словно гладил плешивые головы тех, кто поставлял ему информацию. – Это не страшно. Хуже, когда молчат. Или недоговаривают.
– А про то, кто нас сегодня убить хотел, скажут?
– Обязательно, – кивнул Климов. – Может, не сегодня и не завтра, но дунут непременно. Я знаю запах любой каши, которая варится в зоне.
– А они нюхают вашу кашу?
Климов напрягся, личина простоватости мгновенно исчезла.
– Почему возник вопрос?
Вольф помолчал.
– Да так. Кто дует в одну сторону, тот может дунуть и в другую.
– Это верно. Но каждый такой факт – моя серьезная недоработка.
Майор испытующе рассматривал Вольфа.
– Если что-то знаешь, говори.
Вольф снова замешкался. Но ненадолго. Если информация утекает из этого кабинета, то уже сегодня ночью его могут задушить колючей проволокой.
– О том, что вы вызовете меня на профилактичекую беседу, Фогель знал заранее.
– А-а-а, – Климов облегченно вздохнул и махнул рукой. – Это ерунда, мелочь. В официальном вызове никакой секретности нет, все равно все узнают. Я утром дал в канцелярию список, а там уборщики толкутся, дневальный… Забудь. А вот то, что тебя интересует.
Майор освободил на столе место и, разложив план колонии, ткнул в него пальцем.
– Вот здесь, между котельной и складом готовой продукции, есть канализационный люк. Он, как положено, прижат двухдюймовым уголком и заперт. Но скоро мы начнем перекладку труб и замок снимем.
– Через него действительно можно выбраться за ограждение?
Майор выбрал бутерброд и смачно откусил большой кусок.
– Нет. Главный коридор с магистральной трубой тянется около сотни метров и заканчивается бетонным бассейном сброса на тысячу кубов. Сам понимаешь, какая там атмосфера. Без противогаза не продержаться и пяти минут. Но об этом никто не знает. Периодически в зоне возникают слухи, что канализация выходит за периметр, в озеро. Сейчас я их реанимирую.
– Что толку от слухов, если нет выхода? Мне надо будет залезть в люк при свидетелях и там остаться! Куда я денусь – нырну в бассейн с зэковским дерьмом?!
– Успокойся, – Климов взял второй бутерброд. – Один из боковых тоннелей проходит под складом. В прошлом году там обрушился свод. Так что вылезешь в складе, а ночью мы тебя вывезем на волю.
* * *
– Никогда не был сладкоежкой, а здесь полюбил сладкое. – Дядя Иоганн полил сгущенкой горбушку и быстро, пока не стало капать, отправил все в рот.
– Ты ешь, не стесняйся, – он протянул Вольфу ложку. – Парадокс в том, что на воле сгущенного молока в магазинах не найдешь. А у нас в ларьке – пожалуйста, потому что входит в норму положенности. Значит, осужденные имеют некоторые преимущества перед свободными гражданами.
После покушения они стали ближе друг другу. Окружающая дядю Иоганна невидимая холодная завеса растаяла. Как будто вернулось старое время и «дядя Иван» сидел в старой коммуналке и беседовал о жизни с маленьким Вольдемаром.
– А в немецкой автономии будет сгущенка? – с полным ртом спросил Вольф.
– Не знаю. Дело не в сгущенке, а в свободе. Однако материальная сторона тоже важна. Нам обещали помощь, но Все этим и ограничилось.
– Да, обещания на хлеб не намажешь, – Вольф запил сладость горячим чаем. – Короче, тебя кинули через конифас!
Фогель поморщился:
– Отвыкай от блатных выражений, Вольдемар. Раз судьба свела нас здесь, я хочу изменить твою жизнь. В дальнейшем ты должен помогать мне в политической борьбе.
– Если за нее не платят, я не согласен.
– Платят. На наше дело выделяются очень большие деньги. Просто среди тех, кто нам помогает, тоже оказались нечестные люди. Точнее, один человек. Паршивая овца.
Вольф отставил пустую банку и долго вытирал липкие руки. Кровь прилила к голове, сердце усиленно колотилось. Дядя Иоганн сам завел разговор, ради которого он вытерпел столько мучений. Собственно, разговора никакого еще и нет
– в руки попал скользкий и короткий обрывок веревки, т за который, если повезет, можно вытащить главное…
– У нас если закрысятил – разговор короткий. И опустить могут, и на нож поставить, и спину сломать.
Дядя Иоганн тяжело вздохнул и, заглянув внутрь, аккуратно закрыл почти опустошенную банку.
– Я не сторонник таких методов. Хотя думаю, они достаточно эффективны. Но в данном случае паршивая овца давно проживает за границей.
– Значит, украл бабки и сбежал? Ну ловкач! И сколько он прихватил?
– Точно не знаю. Думаю, около полумиллиона.
– Рублей?
– Долларов.
– Ни фига себе! А вы умылись и сидите как ни в чем не бывало? Даже не пробуете их вернуть? Ну, вы даете! – Вольф презрительно засмеялся. – Если какой-то гад забрал у тебя и проглотил такой куш, надо вырвать его вместе с желудком. Иначе никто уважать не будет. Больше того – каждый захочет и для себя что-то отнять. Это как у пидоров – один раз его через шконку перегнули, а потом всю жизнь дерут, и никуда не денешься!
–Да, да… Я думал об этом. —Дядя Иоганн печально кивнул. – В начальном этапе политического движения у руководителей должна быть сила. Грубая физическая сила. Но кажу тебе честно, во мне такой силы нет. Я лично не могу никого ударить ножом или, как ты выражаешься, «опустить». И Генрих никогда не сможет. И другие наши. Поэтому придется консолидироваться с людьми твоего круга. Теми, которые… Которые не носят белых перчаток.
Вольф вытянул руки и сжал могучие кулаки:
– На меня они и не налезут. Наверняка у белых перчаток маленькие размеры…
– Очень точно замечено.
Дядя Иоганн улыбнулся и, прикрыв глаза, повторил:
– Белые перчатки бывают только маленьких размеров… Белые перчатки годятся только для худых кулачков…
Он будто пробовал слова на вкус.
– Белые перчатки не подходят сильным людям… Да, очень точно. И с глубоким философским смыслом. А тебе приходилось убивать людей?
– Что?! – вскинулся Вольф.
– Ты правильно расслышал.
Маленькие глазки дяди Иоганна бурили толстую кожу Волка, как будто пытались заглянуть в самую душу. Ответом стал тяжелый, ничего хорошего не сулящий взгляд.
– У нас не принято задавать такие вопросы.
– Да-да… Я понимаю. Но драться тебе приходилось много раз, что-то требовать от других и заставлять их делать то, что ты хочешь. Ведь так?