Публика на набережной была оживленна и криклива — еще не уморились от жары, еще приветствовали ее. Среди гулявших было немало военных — выздоравливающие отпускники, а то и те, кого революция сорвала с мест, а возобновленный порядок еще не вернул на положенное место.
Ахмет остановился перед стеклянной дверью в гостиницу, разглядывая свое отражение, — вроде бы он одет соответственно месту и времени. Был Ахмет в плотно посаженном на голову канотье, чесучовом костюме и легких белых ботинках. Для убедительности он крутил в руке тросточку. Дымчатые очки завершали его туалет.
Он толкнул дверь. Зазвенел колокольчик.
Стоявший за стойкой худой пожилой портье с желтой лысиной, напоминавшей бильярдный шар, сказал:
— Простите, но все номера заняты.
— Я хотел бы повидать госпожу Иваницкую, — сказал Ахмет. — Возможно, она остановилась у вас под фамилией Берестова.
— Как? — Портье вздрогнул. — Вы господин Берестов? Вы пришли?
— Нет, я его друг, — сказал Ахмет. — Я его друг по гимназии. А где госпожа Берестова?
— Вы господин Керимов? — сказал портье. — Заходите, пожалуйста. Она вас давно ждет.
В голосе портье был укор человека, который знает о тебе куда больше, чем тебе бы хотелось.
— Я не мог раньше, — сказал Ахмет. — Я был далеко.
— Я представляю, — сказал портье. — Если вы тот Керимов, которого до сих пор ищет полиция.
— Нет, — сказал Ахмет. — Конечно же, я не тот Керимов.
— Впрочем, мне это не важно. Даже если вы Джек-потрошитель.
— Я и не Джек-потрошитель, я совсем не говорю по-английски, — сказал Ахмет. — Но могу ли я понимать вас так, что Лидочка Иваницкая все еще здесь?
— А куда ей деваться, — сказал портье, — если она до сих пор не верит, что Андрей Сергеевич умерли? А вы мучаете ее — нельзя целый месяц подряд питать ложные надежды.
— Она у себя? — спросил Ахмет.
— Поднимитесь. Комната четырнадцатая.
Ахмет всей спиной чувствовал недобрый взгляд портье — будто тот был обманутым отцом соблазненной девицы.
«Я тут совершенно ни при чем!» — хотелось крикнуть Ахмету, но он, разумеется, не крикнул — поспешил по лестнице на второй этаж.
Лидочка открыла дверь и встретила его обыкновенно, словно он отходил за папиросами, но задержался. Ни трагедий, ни слез — ничего, что так пугало Ахмета в женщинах.
— Здравствуй, Ахмет, а я уж боялась, что ты не придешь.
— Я понял по поведению цербера внизу. Он много знает.
— С кем-то надо разговаривать, — сказала Лидочка. — А я здесь уже три месяца живу. Сначала мне казалось, неделя — невыносимо долго. А теперь я не могу тебе сказать, что давно сюда приехала.
— Тебе, наверное, деньги нужны!
— Ты заходи, Ахмет, заходи. Я, честное слово, рада, что ты обо мне вспомнил.
Ахмет снял канотье и хотел было ловким движением закинуть шляпу куда-нибудь, как положено при светском визите. Но в этой скудной комнатке некуда было кидать канотье.
Лидочка села на кровать — та устало заскрипела, как голодная медведица. Показала Ахмету на стул напротив. Ахмет наконец-то разглядел ее — Лидочка была в скромном коротком, до половины икр, сером платье. Единственное украшение на нем — белый кружевной воротничок. Волосы строго забраны назад — никогда не догадаешься, что Лидочке чуть больше двадцати лет — не из-за морщинок или ввалившихся глаз, — но в позе, походке, движениях рук Лидочки появилось что-то старческое, как у монашки, которая подолгу остается наедине с собой и уже не хочет иного общества.
— Ты болел, да? — спросила Лидочка. Она будто сама не верила в уважительную причину исчезновения Ахмета, но давала возможность ему спасти лицо.
— Нет. — Ахмет разгадал эту беспомощную деликатность слабого человека. — Я был совершенно здоров, как адмирал Петров. Что станется с татарином, а?
— Ахмет, я же ничего от тебя не требую и ни в чем тебя не виню.
— Я сам себя виню. Только, честное слово, Лидочка, я к тебе пойти не мог. Нас сильно расколошматили — еле ноги унесли в горы. Там сидели. Совсем недавно я в Симферополь вернулся, там тоже носа не покажи. Потом у дяди прятался, в Алуште. Я и здесь незаконно.
— Прости, я совсем забыла, что тебе нельзя! — Лидочка даже покраснела, испугавшись, что Ахмет сочтет ее слишком требовательной.
С улицы донеслись медные, начищенные звуки духового оркестра.
— Что за праздник? — спросил Ахмет.
— Сегодня должны прибивать щит.
— Что? — не понял Ахмет.
— Сегодня цесаревич Алексей вместе с адмиралом Колчаком будут прибивать красный щит к воротам Константинополя. Бред какой-то. Ты думаешь, они будут его гвоздями прибивать?
— Это плохо, — сказал Ахмет. — Каждый обыватель тычет пальцем: «Ты татарин, ты предатель, ты неверный». Чувствую себя как еврей, пересекший черту оседлости.
— Глупый, — сказала Лидочка, — это же твоя земля.
— Это раньше Крым был татарской землей, но мы отдали его вам, русским, не потому, что хотели, а потому, что были слабее. Значит, вы ничем нам не обязаны. Можете выгнать всех татар в Сибирь.
— Ты с ума сошел!
— Ты не слышала, какие разговоры ведут русские патриоты.
— Хочешь, пойдем вниз, я тебя чаем напою. У меня в кафе все знакомые.
— Нет, мне нельзя.
— Ты рискуешь, что сюда пришел?
— Когда мы с тобой в последний раз встретились, была, если ты помнишь, революция и свобода. Сейчас нами правят Романовы — только не тот недотепа, что раньше был, а железная старуха и ее адмирал. Нам, бандитам, лучше носа не высовывать. Очень много желающих применить к нам военный трибунал. Но я знал: я приеду и покажу тебе могилу Андрюши…
— А знаешь, — Лидочка несмело улыбнулась, — я сама все выяснила. Потому что думала — нет тебя, совсем нет… Может, ты погиб. Или уехал. Все может быть. Я стала сама искать. По кладбищам.
— И нашла?
— Нет, не нашла. Очень сложное время было. Каждую ночь перестрелки, потом социалистов расстреливали — почти две недели охотились, пока не ввели в Ялту полк Дикой дивизии. Я далеко ездить боялась. К тому же я ждала — а вдруг Андрюша придет на условленное место…
Лидочка поглядела на Ахмета так светло и спокойно, что тот уверился в ее помешательстве.
— Не нашла я Андрюшину могилу, — сказала Лидочка. — На разных кладбищах была, даже на маленьких. Я не посмела написать моим родителям… может, мне придется уехать дальше, тогда они будут сильно переживать. А они из-за меня напереживались достаточно. Но я съездила в Симферополь, пошла в Глухой переулок, а там узнала в церкви, что Мария Павловна скончалась от разрыва сердца…