P . S . В этой главе подтекса нет, а есь обман.
В нашей Сортировке всего два красных флага — над поссоветом и на доме у Лубянкина. Над поссоветом флаг истрепанный, выгоревший, а у Лубянкина его жена тетя Тоня каждый год к седьмому ноября меняет старый флаг на новый. Из политических атрибутов у Лубянкина дома еще есть портрет Сталина и какая–то грамота в рамке под стеклом.
Все у нас говорят, что из старых флагов тетя Тоня шьет мужу нижнее белье. Только удостовериться в этом никому не удавалось. В нашу общественную баню Лубянкин не ходит, потому что считает, что представитель власти обязан быть уже высшим существом. Даже на огороде он копается хоть и без фуражки, но в форменных брюках и кителе. В детстве я думал, что Лубянкин совсем особенный человек. Однажды я целый день (только обедать домой ходил) просидел в лопухах за уборной Лубянкина. Я хотел проверить, человек он или нет. Нет, решил я тогда, не человек. Человек не может целый день есть, пить и больше ничего не делать. Один лишь Леха Коробкин сумел развеять миф о Лубян–кине, когда на своем мотоцикле врезался в его баню, — и Лубянкин выскочил наружу в одной мыльной пене на голое тело.
Хозяйство свое Лубянкин вел исправно, и порядок у него был образцовый. Из передвижного имущества у него имелось: мотоцикл «Хорьх» (очень старый, списанный со службы и отремонтированный Лубянкиным самолично), корова Пролетарка, котенок Васька (купленный для ловли мышей в подполе за 15 копеек на прошлой неделе у алкаша Сморыгина), свинья Зинка и кабан Враг Народа. Жена Лубянкина тетя Тоня была очень хорошей тетенькой, но какой–то мелкой и суетливой. Продавщица Бескудникова из «промтоваров» признавалась, что за всю ее работу Тонька Лубянкина не давала ей денег бумажками, а все только мелочью, хоть десять рублей. И в доме у Лубянкина полно было всякой мелкой чепухи — занавесочек, салфеточек, вышивок и половичков.
Подходя к дому, я увидел, как на скамеечке у низенького заборчика и вокруг по всему двору стоят горшочки и баночки с цветами и рассадой. Я прошел мимо них, взлетел на крыльцо и открыл дверь.
Лубянкин сидел в большой комнате под картиной «Девятый вал», читал газету «Социалистическая индустрия» и гладил котенка Ваську у себя на коленях.
– Ты к кому? — оглянувшись, удивленно спросил он.
– К вам, — запыхавшись, ответил я и сел на сундук напротив него.
– В чем дело? — спросил он, откладывая газету.
Васька принялся бодать головой его заскорузлую, как подошва, ладонь.
Я перевел дыхание и сообщил:
– Вы только не пугайтесь… У нас мужики решили денежный поезд ограбить…
– Так. Прикрой дверь и сядь за стол, — строго велел мне Лубянкин и прихлопнул окошко, пока я бегал.
– Какой денежный поезд? — спросил он, когда я вернулся и сел.
Я поскреб башку, соображая, как бы мне все это рассказать, и более–менее связно изложил все, что я слышал о поезде.
– Ну, — сурово согласился Лубянкин, — я еще давеча об этом знал.
– От кого? — опешил я.
– От кого надо, — строго отрезал Лубянкин.
«И он тоже от тетки Меркиной…» — разочарованно понял я. Яркий костер моей страсти подернулся пеплом сомнения.
– Так что за мужики там в банде? — профессионально начал выяснять Лубянкин. — Фамилии, номера цехов, явки?
– Колька Меркин… — неуверенно выдал я. — И все «меченые»…
– Есть улики?
– Они… — И тут я похолодел от внезапно нахлынувшего воспоминания. — Они… застрелили Поло–винкина!…
– Кого?! — шепотом завопил Лубянкин, выпучив на меня свои шары.
Клянусь, что если бы они грохнули Ниппеля или Огрейко, он бы спросил: «Чего?!.» А тут его поразила именно жертва, именно то, что это — По–ловинкин!
– Половинкина? — с искаженным лицом переспросил он.
– Ага, — обомлев, подтвердил я.
Лубянкин вскочил и забегал по комнате. Вдруг он остановился в дальнем углу, искоса глянул на меня и тихо спросил:
– Что, подловил, провокатор?
Я даже не понял, что он это мне говорит, и даже оглянулся по сторонам, а потом осторожно посмотрел в окно. И тут за сиренью в палисаднике я увидел, как по улице спокойно шагает убитый Половинкин в натуральном, так сказать, виде. Я повернулся обратно к Лубянкину, ничего не соображая.
– Вот ты и попался, знаменитый контрразведчик!… — медленно и злорадно сказал Лубянкин.
Я оцепенел. Мне снова захотелось оглянуться. Лубянкин не торопясь вынул из кармана пистолет и наставил его на меня.
– Руки вверх, мятежник, — велел он.
Я почувствовал, как руки сами собою поднялись у меня над головой.
– Кто руководил этим расстрелом? — быстро спросил Лубянкин.
– Орленко, — пискнул я.
– Ага, вот ты где, майор Оллего, — кивнул Лубянкин. — Узнаю почерк…
Он подошел к столу, вытянул руку и уткнул дуло пистолета мне в лоб. «Сейчас как саданет!…» — подумалось мне.
– Ну–с, неуловимый ВАСКА, то есть Восставшей Армии Свободы Контрразведывательный Агент, и где же у ваших повстанцев Информаторий?…
И тут как бы случилось чудо.
Молча и упруго котенок Васька зигзагом взлетел на стул, потом на стол, а оттуда прыгнул на физиономию Лубянкина и повис на ней, как пушистый противогаз.
– Убью, падла!!! — заорал Лубянкин и рванулся ко мне, но упал, повалив стол.
С ревом Лубянкин сорвал котенка, но я уже прыгнул через него, пронесся под самым потолком, осыпав его висюльками с люстры, и вылетел в дверь.
– Получай!! — завопил Лубянкин и пальнул мне в спину, когда я был уже в прихожей. Я почувствовал ледяной удар где–то ниже поясницы.
Сбегая с крыльца, я услышал, как внутренний голос шепнул мне: «Нагнись, идиот!…» Я нагнулся. Надо мной с реактивным воем промчался ухват и вонзился в стену сарая, как двузубое копье.
– Мент поганый! — крикнул я Лубянкину и выскочил за калитку.
Окошко на фасаде дома с дребезгом распахнулось. Из него высунулся Лубянкин с кровавыми царапинами на морде. Одной рукой он держал за горло котенка Ваську, а в другой руке был все тот же пистолет.
Я оглянулся. В этот миг меня окатили две вспышки и дважды ударило — в лоб и в пузо. Я осатанел и через заборчик схватил пару горшков с рассадой.
Один горшок унес вглубь комнаты участкового лейтенанта Лубянкина, а другой угодил в «Девятый вал». Но остановиться я не смог и принялся метать горшки один за другим, как мортира.
Началось маленькое Бородино.
За полминуты все окна в доме опустели. Герань усыпала подножие стены, как фашистские флаги подножие Мавзолея в День Победы. Черепки порхали вокруг, как бабочки, а пыль висела тучей.