— Я командир лазутчиков, — сказал Уйгуз самому высокому и сильному. — Мы только что вернулись с вестями для короля. Передайте ему, что Уйгуз Дадай придет к нему, когда он пожелает.
Воин пристально посмотрел на него. Черты лица напоминали складки стального халата.
— Можешь идти прямо сейчас. Король Томас не спит. Возможно, он выслушает тебя и даже одарит своими милостями.
Великан протянул руку, в которую Уйгуз послушно вложил свою кривую гибкую саблю и обоюдоострый кинжал.
Потом он невольно замешкался. Странно! Вот так, сразу, без предварительного доклада, к Мясорубу обычно не пускали.
— Иди же, — сказал воин, и Уйгуз с усилием шагнул через порог.
Томас Мясоруб сидел в исходящей паром и пышной мыльной пеной большой деревянной ванне, вместе с двумя девицами, которые втирали пену в его тело льняными рукавичками. Третья стояла рядом с ванной на коленях, держа в руках серебряный поднос с вином и кусками жареного мяса. Девиц этих Уйгуз не помнил, да оно и неудивительно, — Томас менял их регулярно, как платки, что ему подавали после омовения. Между ванной и входом стоял Руфус-Медведь, его личный телохранитель и оруженосец, и в самом деле похожий на огромного медведя, украшенного по странной прихоти заморской моды длинными рыжими косами. Огромная волосатая лапа лежала на рукояти меча.
А недалеко от входа, так, чтобы королю было видно из его ванны, висел, подвешенный на стальных крюках, голый человек. Неестественно вывернутые члены его, черные, будто отмороженные пальцы и кровавая шапочка на темени, где кожа была срезана вместе с волосами, говорили о том, что человек немало претерпел, прежде чем упокоился на этих крюках подобно куску баранины, — возможно, крюки эти даже показались ему избавлением, королевской милостью, на которую Томас Мясоруб был столь щедр…
Однако не это заставило содрогнуться сурового Уйгуза Дадая. Лицо убитого было покрыто коркой засохшей крови, узнать его было невозможно, но на предплечье он разглядел знакомый узор из переплетенных змей — Уйгуз хорошо помнил день, когда старый шаман набивал этот узор костяной иглой, окрашенной темным ореховым настоем, и Орчин, его младший непутевый братец, только что прошедший обряд инициации, громко смеялся, хоть слезы текли по его щекам… Да, сомнений быть не могло. Орчин. Это был Орчин.
В горле Уйгуза родился сдавленный стон, мышцы напряглись. И в тот же момент в спину ткнулось острие меча — высокий стражник с улицы неслышно вошел следом. Его ждали. И предвидели, что он захочет отомстить за брата.
— На колени перед королем! — заорал Руфус.
Уйгуз опустился на колени и замер, ожидая, что сейчас услышит свист остро отточенного лезвия, а в следующий миг он встретится со своим младшим братом на просторах великой Заоблачной Степи… Но ничего не произошло. Уйгуз перевел дух, подполз к бадье и поцеловал мокрую руку Томаса, свисающую вниз.
— Можешь встать, — сказал Томас, внимательно разглядывая его.
Он был пьян.
Уйгуз встал.
— Что ты принес мне? — спросил Томас, как ни в чем ни бывало.
— Мы достигли пределов Муммака, мой король, как ты и велел, — хрипло выдавил Уйгуз. — В городе больше восьми сотен жителей. А также скот и птица, и вода, и другие припасы, хотя много было вывезено в Аль-Баар по приказу халифа. Город практически не укреплен, гарнизон отбыл в крепость, так что взять Муммак не составило бы труда.
— Не составило… Бы? — переспросил Томас заплетающимся языком. — Почему — «бы»?
Уйгуз не переставал поражаться тому, как этот вечно пьяный и, на первый взгляд, недалекий человек сумел сколотить вокруг себя и держать в повиновении огромное войско, которое огненной лавиной прошло по бескрайней территории от Эдессы до западных границ Арабского халифата, сметая и уничтожая все на своем пути. Секрет, возможно, крылся в звериной интуиции Томаса и в его звериной, опять-таки, жестокости, которая быстро обрастала легендами, заставляя цепенеть врагов еще до того момента, когда он, Томас Мясоруб, предстанет перед ними во плоти и во всеоружии.
Железную дисциплину в своей армии Мясоруб поддерживал с помощью двух разборных виселиц, перевозимых в обозе, и заимствованного у римлян обряда децимации, когда в струсившем легионе казнили каждого десятого. Правда, он усовершенствовал эту процедуру. Отряды отвечали не только за трусость на поле боя: серьезное нарушение любого солдата — и головы летели с плеч, причем не каждая десятая, а каждая пятая! Командиры в строях наводили дисциплину палками и мечами, виновных клеймили раскаленным железом, сжигали на кострах и разрывали дикими лошадьми.
Впрочем, может, был и другой секрет, даже наверняка был, и Уйгуз Дадай вроде бы знал его, но ему не дано было облечь это знание в слова.
— Потому что город уже занят, мой король, — проговорил Уйгуз после паузы.
В наступившей тишине он слышал, как трется льняная рукавичка о волосатую грудь короля. Томас хлестнул по лицу ласкавшую его девицу, грязно выругался и сказал:
— Кем он занят, черт тебя подери?
— Чудовищем, мой король, — сказал Уйгуз. — Страшным чудовищем, которое местные жители зовут Хадид Хайят — Железный Змей…
Король вдруг громко расхохотался и зачем-то опять ударил девицу локтем в грудь. Та сперва вскрикнула от боли, а затем принужденно рассмеялась вслед за Мясорубом.
— А-а, чудовище из глупых сказок! — вскричал он. — Я уже слышал о нем тысячу раз, от старух и сказителей, и вот слышу опять! И от кого? От командира найманской конницы Уйгуза Дадая! Которого я считал мужчиной!
Уйгуз переступил с ноги на ногу:
— Мои люди видели, как он вполз в город, мой король. В длину он больше ста саженей, имеет тело гибкое и блестит, как сталь. Он изрыгает огонь и плюется огненными стрелами. Жители в страхе бежали из города, боясь попасться ему на глаза… Я сам видел, как светилось небо над рыночной площадью, где Змей свернулся в кольцо, чтобы отдохнуть…
— Так надо было воспользоваться случаем и отрубить ему, спящему, голову, ты, женщина в штанах! — проорал, брызгая слюной, Томас Мясоруб. — Тупой кривоногий чурбан! Такой же тупой, как твой братец!
Уйгуз выпрямился и застыл. Руфус шагнул вперед, бросив на повелителя короткий вопросительный взгляд. Легкий кивок головы, прикрытые веки, движение мизинца — и он зарубит командира найманов прямо на месте. Что ж, смерть сопровождала и куда меньшие вспышки королевского гнева… Но знака не было, Мясоруб накричался и вдруг утих, даже не глянул в сторону оруженосца. Руфус вернулся на место.
— Я был излишне осторожен, мой король, — тихо сказал Уйгуз. — Я не хотел отнимать у тебя ни редкостной добычи, ни славы.
— Врешь ведь, собака, — пробормотал Мясоруб. — Врешь, а?
Он взял кубок с вином, выпил, откусил от куска мяса и сунул остаток в рот девушке, держащей поднос. Та принялась торопливо жевать, не забывая одновременно благодарно улыбаться.