— Но ты хотя бы додумался прихватить из Муммака скот и продовольствие? Раз уж жители сами вышли тебе навстречу со своим скарбом?
— Конечно, — сказал Уйгуз. — Основная часть моего отряда гонит сюда две дюжины волов и стадо овец, они будут здесь не позже полудня.
— Вот и хорошо.
Король кивнул девицам, те проворно выпрыгнули из ванны, смущая взор Уйгуза своими белыми нагими телами, и развернули чистые простыни. Томас Мясоруб приподнялся, подтянулся на руках, опираясь на края, и не без труда выбрался наружу. Девицы тут же принялись вытирать его. Он вырвал простыню из их рук, обмотал ее вокруг бедер и подошел вплотную к Уйгузу.
— Нет на свете никаких драконов, запомни это, воин, — сказал он, дыша тяжелым винным перегаром. — За свою жизнь я не видел ни одного. Видел боевых слонов, растаптывающих целые отряды, видел диких коней, рвущих зубами противника, видел прирученных волков, загрызающих сторожевые караулы неприятеля, видел лучников, со ста шагов попадающих в глаз врагу… Много чего видел, все что есть на свете. А драконов на свете нет! Есть человеческое хитроумие и коварство, которые опаснее любого дракона. А драконы живут в сказках. Я не верю сказкам. Я их на дух не переношу. Поэтому всегда побеждаю.
Мясоруб замолчал, сверля его взглядом. Уйгуз мог поклясться, что в этот миг король был совершенно трезв, и даже более трезв, чем он сам, хотя, согласно обычаям найманов, никогда в жизни не брал в рот вина.
— Твой брат хотел уверить меня, что не замышлял ничего плохого, — продолжал Мясоруб, — когда за обедом шепнул предводителю зиаров, будто король Томас пропил последние мозги. Еще одна глупая сказка. Вредная сказка. Мои мозги на месте, я ему это доказал. В конце концов твой братец сознался, что да — он хотел подбить зиаров на бунт и встать во главе войска, чтобы вести его на Багдад. Да! Да!.. Если бы я верил сказкам, я был бы трупом еще на подходах к Эдессе…
«О, боги, если бы это было так!» — подумал Уйгуз, надеясь, что его чуткий король, улавливающий шепот во время шумной пирушки, не способен еще читать чужие мысли.
— Единственное, в чем он не сознался, так это в твоем участии в заговоре, — сказал Мясоруб. — И здесь я склонен ему верить. Потому что… — Он ухмыльнулся, вспомнив о чем-то, для него, видимо, приятном. — В общем, утаить ничего он не мог. Скорее уж наговорить лишнего… — сказав это, Мясоруб развернулся и отошел в глубь шатра, где девицы уже приготовили его одежды. — Так что можешь идти с миром, Уйгуз Дадай. Отдохни, наберись сил. Завтра мы дождемся твоих всадников и снимемся с лагеря, чтобы встретиться с напугавшим тебя драконом и посмотреть, что он такое есть на самом деле…
Уйгуз поклонился и стал пятиться к выходу.
— Милость королевская, олух!! — крикнул Руфус, багровея от гнева и сжимая меч.
— Благодарю тебя, мой король, за щедрые милости твои, коими я незаслуженно одарен, — пробормотал, спохватившись, Уйгуз.
— Ступай, ступай, — махнул рукой Мясоруб.
Уйгуз быстрым шагом вышел из шатра, взял свое оружие и, клокоча от бешенства, вскочил на коня. Он издал гортанный крик, на который из темноты выступили четверо найманских всадников, сопровождавших его в походе.
— Домой, — коротко сказал Уйгуз.
Они повернули коней и поскакали к своим серым войлочным шатрам, расположенным в восточном конце лагеря, в благоразумном, но, увы, не гарантирующем безопасность, отдалении от королевских щедрот и королевского гнева.
…Девицы уснули на ковре, обняв друг дружку, словно нежные сестры. Руфус дежурил снаружи, — спать ночью ему, как оруженосцу и личному охраннику короля, запрещалось, но и терпеть постоянно его молчаливое присутствие, отдающее запахами пота и чеснока, Томас не хотел.
Король встал со своего ложа и, тихо ступая, прошел в угол, где стоял его личный походный сундук, — обитый медью неподъемный ларь с сокровищами Томаса Мясоруба. Он открыл его, пользуясь хитрым ключом с бородкой, который висел у него на шее. Здесь были и золотые арабские динары, и камни из антиохийской сокровищницы, и бесценное оружие из личной хранительницы правителя Дамаска, и даже золотой кубок, который, пожалуй, и мог быть той самой священной Чашей Тайной Вечери, за которую его принимал покойный граф Кастильский, если бы… Если бы все это опять-таки не было красивой сказкой. Мясоруб не верил ни в Христа, ни в Аллаха, увольте — тут уж ничего не поделаешь. Крестовый поход был идиотским проектом, и, если бы он, тогда еще просто Томас Арчибальд Йорк — не король и даже не сэр, а простой бедный рыцарь, — хоть на мгновение проникся этой идеей, он тоже был бы идиотом. Как и многие его товарищи, мир их праху.
Но он не проникся и увел свой небольшой отряд из Святой земли при первой же возможности, которая представилась во время провальной кампании под Газой. Тогда он спас от резни горстку солдат, а уже через месяц под его началом собралось больше полутора тысяч клинков. И они все прибывали — разочаровавшиеся, осатаневшие от крови и невзгод остатки армии крестоносцев, их вчерашние враги — сирийцы, турки и египтяне, разрозненные и деморализованные горстки воинов, превратившиеся в банды разбойников, отчаянные отряды кочевников, ходившие весенними рейдами по богатым землям Востока, и даже лысые и темнокожие, словно дьяволы, зиары, о которых никто еще не слышал в христианском мире… Томас знал, что настоящие богатства ждут их не на побережье, не в Святой земле, которая пусть и окутана священным ореолом, но за последние триста лет начисто разграблена и обескровлена непрерывной войной. Богатства — там, дальше на востоке, в сытой и благополучной Эдессе, в Багдаде и Ар-Рамаде…
А ведь именно так оно и вышло. Все просто и доступно, если только отвлечься от красивых сказок. Вот они, богатства, вот он, сундук Томаса Мясоруба — лучшее подтверждение этой теории… Честно говоря, здесь хранится лишь малая часть сокровищ, которые не вместились бы ни в один из существующих сундуков. Но здесь — самое дорогое сердцу короля. А впереди его ждет Багдад, и все несметные богатства багдадских правителей наполнят его сокровищницу — сотни, нет, тысячи таких сундуков. Надо только разгромить сарацинское войско и взять крепость Аль-Баар, стоящую на пути, как кость в горле… И он сделает это, как сделал с десятком других крепостей!
Мясоруб запер сундук, пинками разбудил девушек, и они привычно, с тревожной готовностью, заняли места на его ложе.
Усиленный взвод неизвестно где
Смиту в эту ночь снился дом. Отец гнал самогон в старом дровяном сарае. Покряхтывала спираль на электрической плитке, в воздухе остро пахло можжевеловыми ягодами и сивухой, отец в своей любимой клетчатой рубахе стоял над бачком с брагой — «моя чугунка», как он ее называл, — и с веселой улыбкой смотрел на Шона.
— Ты ж смотри только, от… — приговаривал он, наставив указательный палец. — Не спали брагу, не перегрей. А то рванет систему так, что костей не соберешь, от. Да чисти змеевик, чтоб не забился, без лени… От тогда будет слеза, чистая слеза, помяни мое слово, матрос Смит… Слышишь меня?
И вдруг полыхнул огонь, стеной встал между ними, обжег Смиту лицо. Сквозь рыжее марево Смит различал фигуру отца, который метался по сараю, объятый пламенем, продолжая твердить на разные лады, словно заевшая пластинка: