Теперь стало понятно, почему он, проявив незаурядную предусмотрительность в заметании следов, не попытался сразу же избавиться и от ботинок: просто-напросто пожалел…
Виноградов этому немало удивился.
— Вот что скупость с человеком делает. Вроде бы все предусмотрел, а на мелочности своей попался.
— Да он вообще мелкий человечишко, — сказал Есин. — Знаешь, за что он первый раз сидел? Отобрал у двенадцатилетнего мальчишки пятьдесят копеек, расческу и авторучку, избил его. Да и сейчас — забил насмерть беспомощную старуху, и наверняка — из-за какой-нибудь ерунды. Впрочем, Коровина по натуре была на него похожа — те же поиски мелкой наживы, где выпросит, где спекульнет, где перепродаст…
Действительно, подумал я, наверное, есть определенная закономерность в том, что одинаковая жизненная ориентация этих людей сплела их судьбы в такой трагический узел. Они стоили один другого. И это дело может служить наглядной иллюстрацией того, сколь легко, при отсутствии нравственного стержня и аморфности убеждений, перешагнуть черту, отделяющую «безобидное» сшибание копеек от лишения жизни другого человека.
В Одессу летели втроем: я, Багров и Виноградов. Выписав командировки, мы спустились в дежурку, получили оружие, запаслись наручниками и, экипированные таким образом, отправились в аэропорт.
В Одессе было тепло, и Виноградов предложил искупаться в море, оказывается, он даже взял плавки для такого случая, но это занятие мы решили отложить на потом.
Мы зашли в управление доложиться и отметить командировки, и нам в помощь выделили веселого Пашу Цеппелина, который был настоящим одесситом в том понимании, как их обычно представляют. Вчетвером пришли на Главпочтамт и показали симпатичной девушке, сидящей в окошке «До востребования», фотографию Ляпикова.
Она его хорошо помнила, ибо Ляпиков вот уже неделю спрашивает каждый день денежный перевод и возмущается плохой работой почты. Сегодня он уже был и собирался зайти завтра. Мы проинструктировали и эту девушку, и начальника смены, потом просидели в зале до закрытия, но, увы, Алексей Федотович в этот день так и не появился.
Мы погуляли по городу, побывали на знаменитой Дерибасовской, выпили пива в не менее знаменитом пивбаре «Гамбринус», и уже поздней ночью неутомимый Виноградов таки потащил нас искупаться в море. Вода была не очень теплой, купание взбодрило, и мы, придя к себе в номер, долго не могли заснуть, переговаривались, делились впечатлениями, смеялись, вспоминая Пашины прибаутки и анекдоты.
Ляпикова взяли просто и буднично. Он появился около 12 часов, я заполнял телеграфный бланк напротив окошка «До востребования» и узнал его еще до того, как девушка подала условный сигнал, хотя в жизни он был не таким, как на фотографии. Невысокий, обрюзгший, с заметным брюшком, неожиданным для его возраста, Ляпиков старался держаться важно, как преуспевающий делец. Чтобы казаться выше, он неестественно отклонял назад корпус и запрокидывал голову с неряшливой прической и от всего этого выглядел как-то комично, почти карикатурно.
Когда он протянул в окошко паспорт, я подошел сзади, а Багров и Виноградов обступили его по сторонам, так что со стороны казалось, будто здесь собралась очередь жаждущих получить письмо или телеграмму. Ребята взяли Ляпикова за руки, а я тихо сказал ему на ухо:
— Пойдем с нами, Леша.
И традиционно предупредил:
— Только без глупостей.
Этого оказалось вполне достаточно. Ляпиков втянул голову в плечи и, сразу потеряв свой важный вид, молча пошел с нами в комнату начальника смены, молча, не задавая вопросов и не возмущаясь, позволил себя обыскать. Он явно не был героем и начал каяться еще в машине, плакал, ругал «проклятую пьянку», спрашивал, что теперь с ним будет.
В управлении он попросил ручку с бумагой и написал убористым почерком покаянное признание на восьми листах. Начиналось оно словами: «Я, Ляпиков Алексей Федотович, осознав всю тяжесть совершенного мной поступка и глубоко раскаиваясь в содеянном, хочу облегчить свою вину и чистосердечно сообщить следственным органам о совершенном мною…» Заканчивалось признание словами: «С учетом всего вышеизложенного прошу учесть мою молодость, неопытность, а также полное раскаяние и признание своей вины и смягчить мне меру наказания».
Между этими фразами он описывал свою тяжелую жизнь без отца, ругал «плохих дружков» и взывал к гуманности советского закона. О самом преступлении Ляпиков написал на одном листе. Идя к Сове (он так и назвал свою невесту Совой), он зашел в пивнушку, там разговорился с Коровиной (ее он называл пьяной бабкой), она предложила ему купить «по дешевке» три бутылки коньяка. Он согласился и повел Коровину к Сове, так как у него не было денег. По дороге возник спор о цене, а когда проходили пустырь, Ляпиков решил, что глупо платить деньги за то, что можно взять даром, и вырвал у Коровиной сумку. Та вцепилась ему в волосы, и он, озверев, сбил ее на землю и долго избивал ногами, пока не обнаружил, что она уже не дышит. Тогда он побежал, по дороге сумку забросил в траву… У Совы снял свитер с пятнами крови, переобулся. Рассказал, что «забил бабку». Свитер приказал сжечь, а ботинки — спрятать и только в случае реальной опасности выкинуть на свалку. Поспешно пообещал жениться и уехал, получив от «невесты» сто рублей…
Я посмотрел на Ляпикова, который заискивающе улыбался и все время пытался доверительно заглянуть мне в глаза, и задумался: что лучше — когда человек совсем не имеет никаких убеждений или твердо придерживается своих принципов, даже если они у него поставлены с ног на голову. Я так и не решил этот вопрос, но подумал, что для нас дело закончено, однако есть в этой истории еще один человек, которому предстоит пережить жесточайшее разочарование и крушение своих иллюзий.
Конечно, она представляла эту встречу не так. Но независимо от того, что рисовалось ее воображению, даже здесь, в ИВС, на очной ставке, она ожидала от своего «жениха» другой реакции.
Ляпиков обошел стул, на котором сидела Ожогина, даже не взглянув в ее сторону, и после ответов на формальные вопросы, предшествующие очной ставке, подробно рассказал, как и что делала гражданка Ожогина для укрывательства совершенного им преступления. Сова смотрела на него затравленным взглядом, и дело было не в смысле его показаний — она полностью согласилась с ними, согласилась сразу, не придавая никакого значения столь резкому изменению своей позиции на следствии, — она не могла понять, чем вызвана такая холодность и безразличие ее жениха.
— Ты, наверное, думаешь, что это я тебя выдала? — тихо заговорила она, когда протокол был подписан. — Честное слово, нет, клянусь, чем хочешь, вот у следователя спроси.
Она с надеждой посмотрела на Зайцева.
— Что верно, то верно, Галина нам помочь отказалась, так что пришлось обходиться своими силами, — подтвердил тот.