– По крайней мере, ко мне вернется профессиональная объективность.
– И ты будешь лучше пахнуть.
– Маршалл!
– вмешалась Кэт.
– Ничего, – заметила Бернис, – он всегда так со мной разговаривает. – Она вытащила, наконец, из пакета сумку, пресс-карту и фотокамеру и, скомкав, швырнула пустой пакет в мусорную корзину.
– А что с моей машиной?
– Кэт пригнала ее сюда, – объяснил Маршалл. – Если ты согласишься подбросить ее домой, то окажешь мне большую услугу. У меня остались кое-какие дела в редакции, а потом я постараюсь поймать Бруммеля.
Эти слова напомнили Бернис что-то важное.
– Да, Бруммель! Я должна тебе сказать кое-что.
Она потянула Маршалла в сторону, не дав ему времени опомниться, и он, послав Кэт извиняющийся взгляд, очутился зажатым в углу возле туалетных комнат. Оттуда ни главного редактора, ни его корреспондента не было видно.
Бернис понизила голос:
– Если ты собираешься сегодня добраться до Бруммеля, ты должен знать то, что знаю я.
– Кроме того, что уже ясно: он трусливый кретин?
– Да, кроме этого. Пока у меня есть только несколько отдельных наблюдений, но, может быть, в один прекрасный день все станет понятным. Ведь ты учишь всегда замечать все детали? Думаю, что я видела твоего пастора вместе с Бруммелем вчера на фестивале.
– Пастора Янга?
– Пастора церкви «Аштон Юнайтед Крисчиан», председателя местной пасторской коллегии, сторонника религиозной терпимости и противника насилия над животными. Так ведь?
– Да, все верно.
– Но ведь Бруммель посещает не вашу церковь?
– Нет, он член маленькой церквушки на горе.
– Они стояли позади одной из палаток, в полутьме. С ними было еще три человека: светловолосая женщина средних лет, коротконогий толстяк и черноволосая выдра в солнцезащитных очках, похожая на привидение. Представляешь: в черных очках! Ночью!
На Маршалла это пока не произвело никакого впечатления. Бернис настойчиво продолжала говорить:
– Я думаю, что совершила роковую ошибку, когда попыталась их сфотографировать. Я сделала снимок, и, судя по всему, им это пришлось не по вкусу. Бруммель ужасно перепугался и даже начал заикаться. Янг, мягко выражаясь, попросил меня убраться подальше, сказав: «Это частная встреча». Толстяк отвернулся, а «привидение» уставилось на меня с открытым ртом.
– А теперь представь, как ты отнесешься ко всему, что произошло, после того как примешь ванну и отоспишься.
– Дай мне только договорить до конца, а тогда посмотришь, ладно? Сразу после этого на меня наскочили Рози и Нэнси. Я имею в виду, что не я к ним подошла, а они ко мне. И сразу же меня арестовали и отобрали фотоаппарат.
Она видела, что до Маршалла не доходит. Он нетерпеливо оглянулся и сделал шаг в сторону вестибюля.
– Ну, хорошо, хорошо, еще одно, – настаивала Бернис, пытаясь его удержать. – Бруммель был там, Маршалл, и он все видел.
– Что, все?
– Как меня арестовывали! Я старалась втолковать полицейскому, кто я такая, и показать удостоверение, но он выхватил у меня сумку и камеру и надел на меня наручники. Я снова оглянулась на палатку и увидела, что Бруммель следит за нами. Он тут же исчез, но я клянусь, что он все видел! Маршалл, я ломала голову над случившимся всю ночь, прокручивала от начала до конца и думаю… Я не знаю, право, что думать, но должно же это что-нибудь значить!
– В дополнение сценария скажи еще, что они вытащили пленку из камеры, – усмехнулся Маршалл. Бернис проверила:
– Нет, пленка на месте. Но это ничего не значит. Хоган вздохнул и, немного подумав, проговорил:
– Хорошо, досними пленку, посмотри, что можно использовать, а тогда увидим. Теперь можно идти?
– По-твоему, случалось мне прежде быть импульсивной, самонадеянной и делать такие глупые ошибки?
– Без сомнения!
– Ах вот как! Не можешь ли ты проявить милосердие хоть раз?
– Ладно, постараюсь на все закрыть глаза.
– Иди, тебя жена ждет.
– Знаю, знаю.
Вернувшись к Кэт, Маршалл даже не знал что ей сказать.
– Мне очень жаль…
– пробубнил он.
– Послушайте, – Кэт решила продолжить прерванный разговор, – мы говорили о машине. Бернис, мне пришлось приехать сюда на твоем автомобиле, чтобы ты могла вернуться на нем домой. Если ты будешь так добра подвезти меня…
– Конечно, конечно, – согласилась Бернис.
– Маршалл, у меня столько дел после обеда, не заберешь ли ты Санди? У нее лекция по психологии.
Маршалл не ответил ни слова, но на его лице было написано решительное «нет».
Кэт достала из сумки связку ключей и протянула ее Бернис:
– Твоя машина стоит возле нашей, на стоянке для прессы. Не подгонишь ли ты ее ко входу?
Бернис все поняла с полуслова и направилась к двери. Кэт ласково обняла мужа и некоторое время изучала его лицо.
– Пожалуйста, попытайся хотя бы раз.
– Но петушиные бои в этом штате запрещены.
– А я думаю, что вы с ней два сапога пара.
– Не знаю, с чего начать.
– Одно то, что ты за ней заедешь, будет для нее очень важно. Воспользуйся случаем.
Когда они выходили, Маршалл оглянулся и высказал то, что подсказывала ему интуиция:
– Тебе не кажется, Кэт, что с этим городом происходит нечто странное? Похоже на какую-то болезнь. Все заражены одной и той же странной болезнью.
* * *
Ярким солнечным утром вчерашние неприятности всегда кажутся не такими серьезными, как накануне. Так думал Ханк Буш, распахивая наружную дверь и ступая на небольшую бетонную площадку перед входом. Он жил в дешевом домике из двух комнат недалеко от церкви. Маленькая беленая коробка с оштукатуренными стенами и замшелой крышей, окаймленная крошечным садиком, стояла на углу улицы. Владение было небольшое, а казалось и того меньше, но оно соответствовало его пасторской зарплате. Нет, он не жаловался. Они с Мэри чувствовали себя здесь уютно и надежно, а утро было просто замечательное.
Было утро, когда можно было отоспаться, а на ступеньках крыльца ожидали два литра молока. Он поднял пакеты, предвкушая тарелку кукурузных хлопьев, плавающих в молоке, – это отвлекло его от печальных мыслей о случившемся накануне.
Ханк многое пережил в своей жизни. Сын пастора, он и в детстве испытал множество чудесных, но и нелегких минут, связанных с пробуждением в церкви, пасторской ответственностью и миссионерскими разъездами. Уже в детстве Ханк знал, что именно так он и хотел бы жить и так служить Господу. Для него церковь всегда была местом увлекательной работы. Подростком он с радостью помогал отцу, потом, по окончании библейской школы и семинарии, два года проработал вторым пастором. Теперь тоже было интересно, но у него было ощущение, похожее на тревогу, которую испытали техасцы перед битвой при Аламо. Двадцатишестилетний Ханк был полон огня, но здесь, в его первой самостоятельной работе, разжечь огонь в других казалось безнадежным делом. Как будто кто-то подмочил все спички, и Ханк не понимал, как можно изменить положение. Так или иначе, его приняли на должность пастора большинством голосов. Это доказывало, что хотя бы некоторые члены церкви хотели видеть его в этой должности, но потом обнаружились те, кто сделал его служение таким… «увлекательным». По-настоящему они проявили себя, когда он проповедовал истинное покаяние, когда выступил против греха в жизни одного из членов общины, когда высоко поднял перед ними крест Христов, когда проповедовал весть о спасении. Сейчас только вера в то, что Бог хочет видеть его пастором этой церкви, удерживала его на баррикадах под всеобщим обстрелом. «Ну, хватит, – подумал Ханк, – будь доволен, по крайней мере, этим чудесным утром. Господь сотворил его специально для тебя».