И снова вспоминал те дни, когда он маялся, дожидаясь ее в огромном особняке, казавшемся тогда чужим и неприветливым. Да что он понимал, идиот! Ведь это же было счастье — знать, что она придет и обрадуется, и улыбнется — а он еще сравнивал себя с собакой!
Порой он ловил себя на том, что, подходя к дому, поднимает голову, проверяя, не горит ли в окнах свет. Запрещал себе делать это, но забывался и делал снова. И часто не мог заснуть, вспоминая хрупкое худенькое тело — запах и вкус... и нежное ощущение под рукой, и пушистый ежик. Гнал от себя эти воспоминания — и боялся, что они действительно обидятся и уйдут. И просыпался среди ночи — сердце отчаянно билось, в ноздрях стоял запах цветов, а кожа помнила легкое шелковистое прикосновение — словно сейчас, сию минуту, Рене была здесь...
Время шло, и мало-помалу Тед научился жить, не пытаясь все время нашарить ее глазами в толпе. И как-то, подумав: «Клин — клином...», притащил домой подсевшую к нему в бистро девчонку — как раз в его вкусе, пышненькую и смешливую.
Он выгнал ее через час, буквально вытолкал на лестницу. Наверное, она здорово перепугалась — он и правда вел себя, как сумасшедший. На мгновение, кончая, увидел перед собой другое лицо и закричал: «Рене!», и сжал ее изо всех сил, и, кажется, заплакал — и только тут понял, что это чужая женщина.
В ту ночь он напился, кричал, бил кулаками по стенам и звал, звал, звал ее, пока не забылся в пьяном сне. Проснувшись, обнаружил недопитую бутылку и выпил до дна, потом нашел еще что-то... и еще... И все казалось, что если ему будет совсем плохо, то она почувствует и придет.
Очнулся Тед через два дня. В квартире было пусто и пахло какой-то мерзкой кислятиной. И внутри у него было так же пусто и мерзко.
Встал, прошел в ванную и долго стоял, глядя на себя в зеркало: покрасневшие глаза, измятое постаревшее лицо с двухдневной щетиной, всклокоченные волосы и пропотевшая, залитая какой-то гадостью футболка. Ясно было одно — так больше продолжаться не может, нужно взять себя в руки!
Вымывшись с ног до головы, он побрился, сменил прокисшее белье и начал методично и тщательно убирать квартиру. Протер пыль, выкинул пустые бутылки, прибил новую полку в чулане, отцепил и сунул в стиральную машину занавески. Начал мыть пол и, сдвинув кровать, обнаружил там какой-то странный предмет.
Он не сразу даже сообразил, что это половинка круассана, высохшая и твердая как камень, со следами крошечных зубов. Долго смотрел на нее, крутил в руках — и почему-то все никак не мог выбросить.
И вдруг, будто это был не засохший кусочек булки, а магический камень, вся квартира на какую-то долю секунды наполнилась звуками, запахами — смехом и жизнью. В памяти крутились обрывки разговоров, жесты, улыбка — каждый уголок был полон Рене и говорил с ним ее голосом.
«Я не собиралась ни от кого скрывать, что люблю тебя, Теди!»
Он глубоко вздохнул — и наваждение рассеялось, оставив в его руках никому не нужный замызганный сухарик...
У тети Тед бывал теперь чаще, чем раньше; всякий раз, заходя в бистро, машинально посматривал на столик, за которым они с Рене когда-то сидели, но ее имя в разговорах никогда не упоминал. Ему хватало и тех сочувственных взглядов, которые тетя бросала на него, когда думала, что он не видит.
Порой мучительно хотелось набрать номер, сказать: «Ну как ты там, милая?» и услышать знакомый голос. Ну а что особенного — может же он чисто по-дружески узнать, как дела?! Останавливала одна мысль: а захочет ли она разговаривать с ним — или просто повесит трубку? Да и потом — зачем растравлять рану?!
А так, может, постепенно забудется, заживет...
Только не забывалось — и не заживало.
Почти каждый день Тед заезжал в киоск на Северном вокзале, где продавали швейцарские газеты. Покупал одну-две, просматривал прежде всего светскую хронику, потом все остальное.
Но в газетах о Рене писали мало, лишь изредка упоминали в числе присутствовавших на каком-нибудь мероприятии. Значит, здорова.
Лишь один раз попалась маленькая заметка «Рабочий день наследницы длится пятнадцать часов!» Там с восторгом расписывалось, как Рене работает с утра до вечера, а по выходным берет уроки компьютерной грамотности — в наш век это необходимо любому руководителю! И еще бывает на благотворительных мероприятиях, недавно присутствовала на открытии центра помощи женщинам-жертвам семейного насилия. И еще изучает японский язык... И еще... И еще...
Господи, да что же она с собой делает! Она же слабенькая и быстро устает... и когда устает — плохо ест! Ну какого черта ей понадобился еще и японский язык?!
В августе в Париже наступает «мертвый сезон» — коренные парижане стараются уехать от жары и духоты, да и туристов становится меньше. Работы почти не было, поэтому Галли увез всю семью на родину, в Пикардию, а Жувен отправился с очередной подружкой в Сен-Тропез.
Когда позвонила Жюли и елейным голосом попросила Теда посидеть пару дней вместо нее в конторе, он не стал даже дослушивать объяснения, согласился сразу — авось клиент хоть завалящий подвернется!
По дороге заехал на вокзал за газетой — это стало своего рода ритуалом. Добрался до конторы, устроился в кабинете и открыл газету, как всегда, на странице светской хроники. И замер, увидев фотографию Рене.
Сердце екнуло, и во рту стало сухо. Тед быстро пробежал глазами статью, названную с претензией на эрудицию: «Дамы предпочитают блондинов?» Потом еще раз, более внимательно.
По обе стороны от портрета Рене красовались фотографии двух мужчин — действительно, оба блондины. Одного Тед узнал сразу — ну конечно, кузен Алек — другой, постарше, был ему незнаком.
По утверждению автора статьи, в последнее время Рене часто видели в их обществе, поэтому ставился естественный вопрос: «Который же из них является ее счастливым избранником?» — и давались краткие характеристики претендентов.
Алек — на шесть лет старше Рене, второй сын баронета. Владелец питомника, специализирующегося на разведении собак комнатных пород. Питомник он унаследовал от деда по материнской линии и стал сам управлять им — вопреки воле отца, считавшего подобное занятие неприемлемым для выходца из аристократической семьи. Имеет ветеринарное образование.
В последнее время его неоднократно видели в обществе Рене, в частности, она ездила с ним на Международную выставку собак в Страсбурге, в которой участвовали его питомцы.
Как ни странно, до такой пикантной подробности, как сексуальные предпочтения Алека, журналисты не докопались.
Второй кандидат был куда богаче и куда старше. Майкл Э. Трент — пятьдесят два года, мультимиллионер в третьем поколении. Нефтяные концессии, предприятия, два телеканала и прочее, и прочее; огромное поместье в Новой Англии, где устраиваются роскошные вечеринки, две бывшие жены (от каждой по ребенку) и шлейф из женщин, в разное время удостаивавшихся его внимания — от кинозвезд и фотомоделей до крупье из Лас-Вегаса.