Book.

Она замерла, не зная, что сказать. Наверное, это тот, желтый, который когда-то стоял в его спальне... Ладно, пусть так — при виде его тоже будет вспоминаться что-то хорошее! Развернула полотенце, и готовые уже вырваться слова благодарности застряли в горле. В коробке лежал не жел­тый — там лежал сиреневый аметистовый ночник! Тот са­мый, который разбился, который выбросили, который...

Не веря своим глазам, Нэнси осторожно дотронулась до гладкого лилового кристалла.

— Это вторая половинка той жеоды, — услышала она и только теперь поняла... И взглянула на Ника — не на гла­за, на руки.

Длинные сильные пальцы стали шершавыми и кое-где по­светлели от въевшейся каменной пыли; на правой руке у основания указательного пальца виднелась царапина, за­клеенная «жидким пластырем», — он всегда пользовался таким.

Нэнси дотянулась и взяла в ладони эту ободранную руку. Поднесла к лицу и прижалась щекой.

— Обцарапался весь...

— С непривычки. Я давно этим не занимался. — Ник осторожно высвободил руку. — Ну что... Давай включим?

— Давай...

Он соскользнул с кровати, вынул аметистовую друзу из коробки, поставил на тумбочку — и внезапно ночник засветился, засиял, заиграл знакомыми розовато-сирене­выми переливами.

Это было чудо! Словно что-то волшебное, чего не мо­жет быть, не бывает в жизни, — все-таки случилось! Нэн­си едва заметила, как Ник выключил верхний свет, как сел рядом, обхватив ее за плечи, — словно завороженная, она смотрела и смотрела на розовые сполохи.

— Вот видишь — все еще можно исправить. Все, кроме смерти, — сказал Ник негромко.

Нэнси обернулась — глаза его были серьезными, слов­но он ожидал от нее какого-то ответа. Сказать: «Спасибо»? Но он и без того наверняка понимал, что она сейчас чувствует, поэтому Нэнси просто кивнула.

И вспомнилось внезапно, как давным-давно они вот так же сидели перед ночником и рука Ника так же лежала у нее на плече — тяжелая и теплая...

— Ну что — давай ложиться? — усмехнулся он, выпря­мился и махнул Дарре на дверь своей спальни: — А тебе, голубушка, извини уж, как всегда, придется... туда.

Собака изъявила полное нежелание покидать его об­щество: заизвивалась и попыталась наскочить лапами.

— Извини... извини... — повторил Ник, похлопал ее по бокам — после чего, слегка подталкивая коленом, довел до спальни и закрыл за ней дверь. Вернулся и начал раз­деваться.

Нэнси сидела, забыв о том, что ей тоже нужно что-то делать. Ей вдруг пришла в голову странная мысль: а ведь она никогда раньше не видела, как Ник раздевается! Ни­когда... Обычно он или приходил уже полностью разде­тый, или ждал в постели. И захотелось хотя бы сейчас досмотреть все до конца. Досмотреть — и запомнить, как переливаются мышцы под кожей, как он поворачивает голову, как усмехается чему-то...

— Что ты так смотришь? — с усмешкой спросил Ник.

— Красивый ты очень... — Против ее воли, это прозву­чало почти печально.

— Какой уж есть.

На этот раз он не погасил свет. И вел себя необычно — с какой-то непонятной, чуть ли не пугающей нежностью.

Всегда напористый и страстный, так хорошо знаю­щий, как пробудить в ней ответную страсть, в этот раз он гладил и гладил Нэнси по лицу, по шее — легонько, кончи­ками пальцев; пощипывал губами мочки ушей, проводил ими по векам, не давая открыть глаза.

От этих легких прикосновений все ее тело налилось томительной жаркой тяжестью. Нэнси знала, чувствова­ла, что и Ник хочет ее, — не почувствовать было трудно, его мужское естество прижималось к ее животу, возбуж­дая еще больше. Но пальцы его по-прежнему скользили по ее лицу неторопливо и нежно.

— Я никогда раньше не спрашивал — тебе хорошо со мной? — неожиданно спросил он.

И это было странно — он не разговаривал обычно в постели...

— Да, — выдохнула Нэнси. — Да, да...

Да, да! Лучше, чем с ним, ей не было никогда и ни с кем. Только с ним, с Ником, с единственным, она забы­вала обо всем, превращаясь в комок неистового, безудерж­ного желания. Как и сейчас. Как и сейчас — в нереальном, наполненном переливами розового света, мире...

По телу Нэнси пробегали короткие судороги наслаж­дения, служившие лишь предвестниками чего-то больше­го. Вцепившись Нику в плечи, она извивалась, стонала, подавалась к нему, стремясь почувствовать его в себе еще глубже, еще полнее. Ей казалось, что в комнате не оста­лось воздуха, что легкие с каждым вдохом наполняются жидким огнем. Она распахнула глаза, будто это могло по­мочь ей дышать, и забилась в пронзившей ее судороге со­крушительного оргазма.

Перед широко раскрытыми невидящими глазами ме­тались розовые пятна, похожие на вспышки фейервер­ка; где-то далеко, словно сквозь забытье, она ощутила, как Ник задрожал и извергся в нее, но и после этого продол­жал двигаться, как разогнавшаяся машина. Правда, все медленнее... и медленнее — пока, наконец, не опустился на нее, навалившись всем весом и обжигая шею горячим тяжелым дыханием.

Охваченная сонным блаженным оцепенением, Нэн­си не в силах была ни сказать что-то, ни повернуть голову и дотянуться губами до оказавшихся совсем близко тем­ных волос, ни даже шевельнуть кончиком пальца. Веки ее постепенно ослабели и сомкнулись.

И, засыпая, она все еще чувствовала Ника рядом как часть себя — часть, без которой жить невозможно.

Глава 22

Он устал. Он чертовски устал. А главное — все было бессмысленно и безнадежно. Что бы он ни делал, как бы ни старался, сегодня он не был ни на йоту ближе к Нэн­си, чем тогда, когда встретил ее в коридоре телестудии.

И даже когда на мгновение мелькала надежда, что вот, наконец теперь все будет хорошо — снова и снова что-то вставало между ними.

Что-то... Не «что-то» — пора назвать вещи своими име­нами, всегда одно и то же: ее маниакальная ненависть к Алисии. К Алисии — и ко всему, что с ней связано, ко всему, к чему та прикоснулась, ко всему, что напоминало о ней. В том числе и к нему.

Зачем он еще продолжал эту бессмысленную игру? Ведь уже было ясно, что ничего не выйдет. Пройдет ли еще два­дцать дней, которые им осталось быть вместе согласно контракту, или месяц, или больше — все равно с этим ниче­го не сделать. Так не лучше ли все бросить, и уехать обратно, в Нью-Йорк, и жить, как жил раньше, и в первый же вечер найти себе какую-нибудь дурочку вроде Стефи!

И не лететь сейчас ни в какую Калифорнию... Зачем это? К черту!

Наверное, он просто привык доводить все до конца — как в детстве, даже если фильм оказывался скучным и не­удачным, все равно не уходил из кино. Что ж — похоже, этот фильм тоже оказался неудачным, и пора когда-нибудь повзрослеть.

«Как блуждающий манящий огонек на болоте, за ко­торым человек идет, не разбирая дороги, и увязает все глубже и глубже». Почему-то в голову Нику пришла эта странная, вычитанная где-то фраза.