А с чего плакать-то?! Все ведь по ее сделалось. Как хотела Ирена – так и вышло. В конце концов, это судьба… Да, вот в чем оправдание, вот в чем утешение: все женщины в их роду по линии материнской венчались совершенно невероятным образом. Начиная с баснословной Елизаветы: венчание у нее тоже было тайное, и ее супруг, Алексей Измайлов, был убежден, что женится на другой девушке – ее двоюродной сестре, тоже Елизавете… правда, потом оказалось, что эта вторая Елизавета – вообще сестра самого Алексея. История, словом, вышла запутанная, так что через три или четыре года, окончательно все разъяснив и без памяти полюбив друг друга, Алексей и Елизавета сочли за лучшее обвенчаться заново – явно, тем паче что имели уже двоих детей. Прабабка Ирены, Мария, дочка Елизаветина, венчалась, правда, по всем правилам: в Александро-Невской лавре, одетая в самый роскошный туалет, и от венца возвращалась в белой карете, запряженной белыми лошадьми цугом… Однако счастья это ей не принесло: только через десять лет она и супруг ее, барон Димитрий Корф, поняли, что рождены любить, а вовсе не ненавидеть друг друга. А бабушка Ангелина?! От Ирены, конечно, скрывали пикантные подробности, однако она откуда-то знала, что Ангелина венчалась с дедушкой Никитою Аргамаковым (тогда, понятно, никаким не дедушкою, а молодым князем, лихим гусаром!) в Париже, в 1814 году, и к тому времени их дочь Юленька уже родилась! Что же говорить об этой Юленьке… [3] Сейчас они с мужем – образец супружеской любви, однако старая-престарая, еще маменькина, нянька Богуслава (она-то, к слову сказать, и назвала Ирину некогда на польский манер Иренкою, после чего имя это пристало к ней крепче крестильного) однажды проболталась, что пани Юлька была смерть бедовая дивчинка и замуж хотела выйти поначалу совсем за другого человека, причем, что самое замечательное, тоже бежала с ним, желая тайно обвенчаться! На ее счастье, это не удалось, однако ведь бежала! Ведь хотела! Так что, если порассудить, никто из женщин их рода Ирену упрекнуть не сможет: ни на этом свете, ни на том. Да и все равно уж, упрекай не упрекай, она теперь Лаврентьева… Помнится, раньше они с братом спорили, кому какая фамилия больше нравится, Станислав предпочитал именоваться Белышом, Ирена – Сокольской…
Она зябко вздрогнула, вспомнив, что отныне и навсегда – Лаврентьева.
– Вы дрожите, Ирена? – раздался голос рядом.
В ту же минуту на нее точно шквал обрушился: Игнатий стиснул ее в объятиях и прижался к губам своим возбужденно дышащим, влажным ртом.
– Душенька, люблю, люблю тебя… ты видишь? Останови! – возбужденно вскричал он вдруг, и не успела Ирена опомниться, как Игнатий выволок ее из кареты и, не спуская с рук, закружил по обочине дороги, крича: – Я счастлив! Боже мой! Я счастлив!
Она, перепуганная, ошеломленная, беспомощно цеплялась за него, не в силах совладать с головокружением. Была за ней такая слабость: даже на чинных каруселях, едва вертящихся, дурно делалось, а тут этакая круговерть!
– Что же ты молчишь? – упоенно воскликнул Игнатий. – Скажи, что любишь, что ты моя, что счастлива так же, как я!
Ирена едва нашла в себе силы разомкнуть судорожно стиснутые губы и что-то пробормотать: да, мол, да…
Игнатий резко остановился, снова влепил Ирене звучный поцелуй, затем разжал руки и довольно бесцеремонно опустил ее на землю.
– Люблю! Слышишь? – закричал он – и побежал куда-то.
Пошатываясь, с трудом соображая, Ирена смотрела ему вслед. Игнатий мчался по дороге, выделывая какие-то немыслимые антраша и выкрикивая музыкальные фразы. Ирена, как что-то бесконечно далекое, чужое, вспомнила легкую, прелестную, грациозную мелодию «Ламмермурской невесты». Когда-то на премьере этой оперы они впервые увиделись с Игнатием… Потом Ирене долгое время казалось, что она полюбила его именно во время арии Лючии – такой непринужденной, такой страстной! Почему сейчас кажется, будто это было невыносимо давно… может быть, и вовсе даже во сне?
В глазах наконец прояснилось, тошнота прошла, и Ирена огляделась.
Повозка их стояла посередь дороги, лихач в своей вызывающей шляпе с перышком невозмутимо поглядывал то на застывшую, как знак вопроса, Ирену, то на Игнатия, который… о Господи, который добежал до узенького, даже издали кажущегося ненадежным мостика, перекинутого через какую-то речушку с обрывистыми берегами, и вскочил на его горбатые перила с ловкостью и легкостью, сделавшими бы честь любому циркачу.
– Обожаю тебя, Ирена! – закричал он, закидывая голову к солнцу. – Ты видишь? Ничего для тебя не жаль!
Резко взмахивая одной рукой для удержания равновесия, он вдруг сунул другую в карман и, выхватив изрядную пачку денег, швырнул ее в воздух.
Разноцветные бумажки взлетели радужным веером – и медленно, кружась в воздухе, начали осыпаться в воду.
Лихач с нечленораздельным воплем сорвался с козел и ринулся под берег, а Игнатий, к великому облегчению Ирены, наконец-то соскочил с перил, не нанеся себе ни малейшего урона, и, пошатываясь, побрел к недвижимо застывшей девушке.
Ирена уставилась на него, не столько растроганная, сколько разгневанная его безумным порывом. А ну как Игнатий сорвался бы с мостка да, не дай Бог, убился бы? В каком положении оказалась бы тогда Ирена? Мало того, что она уже тайная жена молодого графа Лаврентьева… сделаться вдобавок его тайною вдовою?! А ежели полицейское дознание установило бы свершившееся венчание, узнало бы об Ирене, факт сей получил бы огласку?! Как бы это выглядело со стороны: жених убился, не успев вступить в свои законные права. Да ведь это курам на смех! Непременно сыскались бы злые языки, объявившие, что Игнатий Лаврентьев спохватился – да было уж поздно, вот он и предпочел смерть такому супружеству.
Слезы заволокли Ирене глаза, и лицо Игнатия виделось смутно, расплывчато, будто в тумане. Если бы с ним что-то случилось… знать, что она никогда больше не увидит этих безупречно прекрасных черт, этих огненных очей, не ощутит его взволнованного дыхания, его объятий… нет, она не пережила бы этого, просто не пережила бы!
– Прости, – раздался совсем рядом смущенный, задыхающийся шепот, и чудесные глаза Игнатия близко-близко глянули в ее глаза. – Не плачь, ох, я сущий болван! Я совсем лишился рассудка от счастья! Сознание, что ты моя, что принадлежишь мне навеки, сделало меня безумным. Знай, Ирена, что я буду любить тебя всю жизнь, до самой смерти, и еще не одно безумство будет совершено в твою честь.