Отвернулась, головой покачала.
Не бывает хороших римлян, Папия Муцила, внучка консула! Для чего ты спаслась, ради чего выжила? Не для того ли, чтобы убивать таких, как Гай, таких, как Феликс? Чтобы падали они на колени перед железными рубителямм Италии, умоляя: «Больше, отче, нет, нет, никогда воевать сюда!..» Море в трупах, как небо в звездах...
Но, уже расточившись вспять,
Быстропутные беглецы
Обоюдоострые дроты пометали из рук,
Врезали в лица острия ногтей,
Растерзали на грудях персидскую ткань,
Сладили голосами азийский вопль.
А взвидев силу свою
В завороте, в смуте, в отпоре, в бегу,
Поверг себя на колени,
Вскинул на себя руки
И, обуреваемый вспененною судьбой,
Молвил:
«Горе лому, которому не стоять!..»
Что там на улице? Окна выходят во двор, огромный двор Острова Батиата, слышно плохо.
Дрогнула рука, вино расплескивая.
Уже? Да, кажется, уже.
Поглядела украдкой на поэта, на Феликса поглядела. Они еще не слышат, не догадываются, представить себе не могут. Не только они! Феликс Сулла Счастливый, беззаконий царь Римский, ты слышишь? Скоро завидишь ты силу свою в завороте и смуте, скоро повергнешься на колени. Горе дому, которому не стоять! Волку выть на Капитолии!
И тут постучали в дверь. Громко, очень громко.
Антифон
Я еще не знала — никто из нас не знал! — что Сулла Феликс, Сулла Счастливый, Сулла Кровавый, самый страшный враг моей Италии, умер именно в этот день, жаркий, летний день месяца квинитилия, что случился в консульство Луция Лициния Лукулла и Марка Аврелия Котты. Сулла и вправду оказался счастливым — не увидел и не узнал. У богов — ватные ноги. Мы, жаждавшие его гнилой крови, опоздали.
Мы — опоздали. Рим же остался без вождя.
«Знамение!» — сказал потом Крикс, и все с ним согласились, даже Спартак.Учитель же только развел руками. «О чем ты, обезьянка? Умер — и умер себе. Совпадение!»
Я Ему не поверила.
* * *
На пороге — Аякс. Единственный глаз смотрит странно. Наконец...
— А ведь бежали!
Кто?! — Гай с декурионом в один голос.
Я молчу. Уже поняла.
— Братва-ячменники! — Зубастый рот радостно скалится. — Заваруха в школе Батиата! Всех режут, всех давят! Уже и на улицу вырвались, к воротам идут, всю стражу передушили. Ну все, зови, Рим, трубачей! Видишь, госпожа Папия, и без семи моих способов обошлось. А главным там какой-то Спартак...
Антифон
Свиток со стихами грека Тимофея — теми, что читал тем жарким днем Гай Фламиний, — лежит передо мной. Незнакомый почерк, чужая рука. Копия с копии.
Горе дому, которому не стоять!
О палящие струги эллинов,
Извели вы юных лет многолюдный цвет:
Не увидеть ему ладей на обратной тропе,
Ибо их сгрызет
Пышущая пасть безъяремного огня.
Да восстонет скорбь по всей Персиде!..
Переписчик не ошибся: не «восстанет» — «восстонет». «Да восстонет скорбь по всей Персиде...» Дальше Гай перевести не успел.
* * *
Первые трупы мы увидели в самом начале тропы, за невысокой оградой маленькой брошенной виллы. Пологий подъем заканчивался, дорога исчезала, превращаясь в узкую просеку, карабкающуюся вверх, к серой вершине Везувия.
Около часа мы ехали, не встретив никого. И вот...
Четверо — трое молодых безбородых парней и старик. Все голые, только на лице у одного окровавленная тряпка. Кровь всюду: на телах, на затоптанной траве, на отброшенных в сторону легионерских калигах.
Я невольно оглянулась. Не зря опустели склоны Везувия! Быстро бегают владельцы здешних вилл!
Капуанское ополчение погибло прошлой ночью. Об этом нам крикнули с повозки, перегруженной наскоро собранным скарбом. Несчастные мулы еле перебирали копытами, подгоняемые бичом. Подальше, подальше — от Везувия, от голых трупов, от смерти!
Пустые дороги, пустые дома.
Трупы.
Мы с Аяксом молчали — беседовать было не о чем. Все утро одноглазый пытался уговорить меня подождать. Если разбили, если режут и добивают, легко попасть под горячую руку, под случайный меч, залитый свежей кровью.
Не уговорил — я слишком спешила. Спешила, сама точно не зная, почему. Конечно, в Капуе оставаться опасно, но никто не мешал задержаться где-нибудь у подножия, в одной из брошенных вилл.
Снова трупы, теперь уже семеро. Нет, больше, еще двое — за ближайшим деревом. Такие же голые, окровавленные.
Я заставляла себя смотреть. Не потому, что следовало привыкнуть и к такому. Привыкну еще, успею! С ополчением ушел Феликс Помпеян. Пыталась не пустить, да где там! Конный декурион и слушать ничего не хотел. Как только запели на Форуме трубы, как только стали читать воззвание префекта...
Гай, к счастью, остался. Хватило ума у парня.
Город теперь не узнать. Опустели шумные улицы, и глухо закрыты ставни. Тихо, лишь порою доносится чей-то плач. Убитых еще не хоронили — тех, кто погиб в Капуе. Павших здесь, на Везувии, хоронить некому.
С префектом ушло три сотни, дорогой мы так никого и не встретили. Неужели Феликс...
Поворот тропинки — и снова тела. Много, даже не стала считать. Рядом громко вздохнул Аякс.
— Жалеешь? — не выдержала я. — Это же римляне, враги, они тебя на арену бросили!
Не ответил одноглазый, отвернулся. А мне и самой не по себе стало. Не то сказать хотела, не так. И не права я: откуда тут римляне? Почти вся Капуя — кампанцы с самнитами. И еще оски — мой народ.
— Госпожа Папия! — Аякс поглядел вокруг, поморщился. — Оно вроде бы и не к месту и не ко времени. Только я доложиться не успел. Помнишь, ты велела узнать, чего это в школе Батиата выстроили? Ну там, где раньше ледник был. Для мертвяков?
Я тоже оглянулась. Отчего же не к месту? Самое место для таких разговоров. Подходящее. И время тоже.
— Храм там. Небольшой такой храмик, сейчас их в каждой школе гладиаторской строят. Храм наш, а бог этрусский, значит. А зовут его непонятно как-то. Вроде бы Ту…
Тухулка, Аякс. Спасибо.
И снова — трупы.
Гаю Фламинию я так ничего и не сказала, не попрощалась даже. И что было говорить? Наверняка понял все парень, давно уже понял. Теперь эти трупы — на его совести тоже. Приглянулась смазливая беглая рабыня, закрыл глаза, не пошел к префекту. «Разве просто человек не может помочь другому — просто человеку?» Нет, мой Гай, не может, разве что в твоем Солнечном Царстве.