— Значит так, мужики, — заявил Востриков, построив нас в парке, — ставлю боевую задачу. Растягиваемся цепочкой на половину ширины парка и собираем мелкий мусор: бумажки, бычки, консервные банки. Доходим до противоположного забора, перестраиваемся и прочесываем местность на другой половине. Вопросы?
Вопросов не было. Карантин растянулся в цепочку метров на полтораста и, вглядываясь себе под ноги, побрел по парку. Техники на стоянках было немного — она вся была на войне — а та, что осталась, стояла, в основном, возле забора, так что «прочесывать местность» было нетрудно. Гораздо легче, чем грузить щебень, хотя и менее приятно, чем перебирать пряники. Я тоже глянул себе под ноги и охудел…
В Союзе я один раз ходил в караул. К нашим автоматам прилагались два магазина и шестьдесят патронов. Сначала мы снарядили магазины патронами, затем начкар — начальник караула — лично дважды проверил у каждого количество патронов в магазине, и, наконец, дал команду вовсе сдать все патроны в оружейку. От греха. При этом он с помощником снова пересчитал все патроны, раскладывая их по десяткам и только, убедившись, что дебет сошелся с кредитом, сдал патроны в оружейку. На посты мы вышли вооруженные примкнутыми штык-ножами и автоматными прикладами, которыми, если взяться за ствол, можно орудовать как дубинкой в случае нападения на пост.
В учебке нам дали дважды пострелять из личного оружия — автоматов. Один раз три патрона, перед присягой, другой — пять, перед выпуском. Мороки было еще больше, чем в карауле. В караул заступали тридцать человек, а стреляли поротно, то есть по двести. До армии, я уже успел пострелять из четырех видов оружия: из «мелкашки», пневматической винтовки, самодельного поджига и рогатки. Как и всякому нормальному пацану, мне до зуда в ладонях хотелось пострелять из автомата. Почувствовать его вес, тугость спускового крючка, отдачу в плечо от выстрела. Я мечтал поймать в прицел мишень и попасть, пусть не в «яблоко», но, хотя бы, в шестерку. Какой настоящий мужчина равнодушен к оружию?!
Счастье нажать на курок и промахнуться мимо мишени не стоило того, чтобы вообще брать автомат в руки.
Нам выдали по три патрона. Командиры взводов и командир роты дважды проверили, что у каждого именно три, а не два или четыре патрона. Затем под пристальным присмотром офицеров мы снаряжали магазины: раз, два, три патрона в рожке. Потом шел доклад: «курсант Пупкин к стрельбе готов». Подавалась команда: «к бою». Очередной «курсант Пупкин» занимал место на огневом рубеже, отстреливал свои три патрона, промахивался и счастливый докладывал: «курсант Пупкин стрельбу закончил». Предъявив оружие к осмотру — проще сказать — отодвинув затворную раму до упора так, чтобы проверяющий отец-командир мог убедиться в «отсутствии наличия» патрона в патроннике и магазине, занимал свое место в строю.
Автоматов было предусмотрительно захвачено аж по две штуки на каждый взвод. В каждом взводе по тридцать человек или пятнадцать пар стрелков. Пока двое снаряжали автоматы, предъявляли его к осмотру, докладывали, стреляли, снова докладывали и снова предъявляли оружие к осмотру, остальные двадцать восемь курсантов томились тут же рядом в строю на сорокоградусной жаре. Если предположить, что каждая пара отстреливалась бы за пять минут, то нетрудно подсчитать, что пятнадцать пар отстрелялись бы за семьдесят пять минут или час-пятнадцать. Но наши действия еще не были доведены до автоматизма ежедневными стрельбами, а многие вообще первый раз в жизни взяли в руки автомат. Поэтому, стрельба велась больше двух часов, во время которых взвод стоял в строю. Злые, задерганные командиры так и забыли дать команду: «вольно, можно курить».
Но это еще был не финал. Мы обязаны были сдать стреляные гильзы. Девяносто штук.
Известно, что при стрельбе из АК-74 гильза выбрасывается затвором вправо сантиметров на двадцать. Но по мере нагревания ствола пороховыми газами гильза начинает вылетать все дальше и дальше. У последних пар стрелков она вылетала уже на два-три метра, и искать эти гильзы в туркменской пыли, которая немногим уступала по своим качествам афганской, было делом хлопотным и грязным. Штук восемьдесят гильз, упавших недалеко от огневого рубежа, мы нашли и представили моментально. Но десяток гильз, улетевших на несколько метров, мы всем взводом искали, просеивая горячую пыль сквозь пальцы. Вспотели, перепачкались, устали и проголодались. Чем стрелять с такими муками из автомата, я бы с большими удовольствием пострелял по бутылкам из рогатки, лишь бы не маяться три часа на солнцепеке и не шарить руками в пыли.
Я это рассказал лишь для того, чтобы дать хотя бы общее представление о том, как в Союзе, в воинских частях мирного времени трепетно относились к боеприпасам, и особенно нежно — к отчетности о количестве сделанных выстрелов. Если даже автоматные гильзы заставляют собирать и пересчитывать, то, что тогда говорить о гранатах, минах, снарядах и ином прочем?!
Я глянул себе под ноги и охудел от того, что в щелях между камнями и щебнем, мешаясь с пылью, россыпью лежали патроны и гранаты! Самые настоящие!!! Не учебные. Гранаты — эфки и эргэдэшки были перемешаны с щебнем и мостили парк, как брусчатка мостит Красную площадь. Патроны в ассортименте — винтовочные, автоматные, 12,7-мм от НСВ, 14,5-мм от КПВТ — валялись оптом и в розницу. Я, глазам своим не поверив, поднял один, другой, третий. Нет! Все настоящие. Я потер их об рукав. Вот насаженная пуля, вот несбитый капсюль. Это не вмещалось в голове: боеприпасы раскиданы под ногами! Что из того, что они немножечко грязные и сильно в пыли? Оботри об рукав и засовывай в ствол! Как же можно так преступно-халатно и по-ротозейски поступать с боеприпасами?! Причем, патроны и гранаты под ногами встречались гораздо чаще, чем окурки, пустые сигаретные пачки и опорожненные консервные банки. После той канители с патронами, которой нас мурыжили в Союзе, эти безнадзорные боеприпасы вызывали волнение. Каждый боеприпас, из найденных под ногами, нес в себе маленькую смерть. Автоматным или винтовочным патроном можно убить, по крайней мере, одного человека. Гранатой можно завалить троих-четверых, а то и десяток: смотря куда кинуть. И все это добро, так тщательно выдававшееся, проверявшееся и сдававшееся обратно «под отчет» в родном Союзе, так щедро и безжалостно брошено и валяется под ногами, вперемежку с грунтом!
Разгадку феномена я постиг после первой же операции: измотанные и грязные экипажи, заезжая в парк после войны, ставили на свои места боевые машины — бэтээры и бээмпэшки, и, прежде чем идти в баню смывать с себя въевшуюся пыль, вычищали свои набитые пылью машины обыкновенными бытовыми щетками, выметая все ненужное и лишнее прямо под колеса. Согласитесь: какой дурак будет драить и чистить патроны, если гораздо умнее и проще получить их со склада новенькие и блестящие прямо в упаковке? Под колеса их! Чтоб не засоряли десантное отделение. И зачем жалеть боеприпасы, если к следующей операции ты обязательно получишь их в полном объеме? Новенькие и блестящие.
На всякий случай я засыпал несколько патронов в карман — самое глупое, что мог сделать дух. Подумай я хоть пять минут, то мог бы додуматься: коль скоро эти патроны валялись в щебне, меня ждали, лет, может, пять и никуда не делись, то, наверное, пролежали бы еще столько же в ожидании очередного придурка, который решит набить ими свои карманы?