— Виноват, товарищ капитан, — подумав секунду, промямлил я.
— Виноватых бьют. И плакать не дают, — мрачно заметил Скубиев.
«Подавился бы ты, товарищ капитан, своей мудростью и своими тупыми поговорками. Меня люди ждут!», — тепло подумал я о начальнике штаба.
— Может быть вы, юноша, соизволите испросить разрешения пройти, раз вам так приспичило? — все еще вежливо поинтересовался Баценков.
Мое счетно-решающее устройство сопоставило слова комбата с наблюдаемой обстановкой и речевой аппарат выдал:
— Да! Точно! Разрешите пройти?
Даже стало как-то легче на душе. Как все оказалось просто: нужно было всего навсего попросить у старшего по званию разрешения!
— А вас не учили в учебном подразделении, что при обращении к старшему, военнослужащий должен отдать честь, прежде, чем обратиться? — продолжал пытать меня Баценков.
— Чего? — не понял я куда он клонит.
— Копыто к черепу приложи, прежде, чем хавальник раскрывать, — совсем невежливо подсказал Скубиев.
— А-а! Это? — сообразил я и «приложил копыто» куда было указано.
Вот только с отданием чести у меня дела обстояли «не ах!».
Нет, в учебке на занятиях по строевой подготовке у меня никаких проблем с этим не было. Там, я делал все так, как того от меня и требовал устав: плечо с туловищем образовывало угол в девяносто градусов, хоть с транспортиром проверяй, предплечье направляло кисть точно в висок, ладонь была прямая, пальцы собраны вместе, большой палец — прижат к ладони. Бери и используй меня в качестве учебного пособия для новобранцев. Но, придя в войска, я пошел дальше в изучении тонкостей строевой подготовки. Я стал сопоставлять уже известные и совершенствовать возможные способы отдания воинской чести.
За образец я взял известную фотографию дедушки Ленина, на которой он приветствует красноармейцев, уходящих на Гражданскую войну. Ладонь Вождя пролетариата была повернута на зрителя, так, будто прощаясь он махал, махал, но устал и приложил уставшую руку к кепочке. В целом Основоположник выглядел придурковато, что и требовалось для меня. Но слепо копировать манеры усопшего главы государства, значит полностью пренебрегать своими собственными способностями. Репетируя перед зеркалом, я повторил жест Ильича, только ладонь повернул вперед тыльной стороной. Я зафиксировал такое положение и оценил: получилось неплохо. А если поджать два нижних пальца, то было похоже, что я имитирую самоубийство из пистолета. Но все равно еще было много от плакатного бойца. Тогда я прижал правый локоть к туловищу. Получилось совсем неплохо: парализованный инвалид поддерживал шатающуюся на параличной шее голову. Но прямая ладонь все еще выдавала мое знакомство с уставным образцом. Подумав немного, я сложил пальцы щепотью и в таком виде приложил их к виску. Вышло то, что надо: со стороны могло показаться, что я страдаю мигренью и втираю в висок нюхательную соль или в период обострения шизофрении разговариваю сам с собой по воображаемому телефону. В общем — полный придурок, зато какой форс!
Четверо офицеров разглядывали меня как коренного обитателя дурдома, по недосмотру санитаров, оказавшегося за воротами лечебницы.
— Отдай честь как положено, — закипал комбат.
Из мальчишеского упрямства я снова приложил щепоть к виску, как и в первый раз.
— Будем делать по разделениям. Делай раз… — у Баценкова еще хватало терпения проводить со мной внеплановое занятие.
По команде «раз» правая рука отводилась в сторону под прямым углом к туловищу. По команде «два» ладонь переворачивалась вверх. По команде «три» рука сгибалась в локте и получалось то самое, чего требовал устав. Все это я знал, но еще лучше я знал другое: сейчас дежурный по полку уже ведет заготовщиков в столовую, а меня среди них нет. Мой взвод остается без мяса и сахара, а значит после обеда меня ждет суровый и прямой мужской разговор с сослуживцами. Черт с ними, с этими ложками! Мне бы успеть хотя бы мясо получить, а там…
— Ну, ладно, товарищ капитан, — прервал я педагогические этюды Баценкова, — мне пора на заготовку.
Я развернулся и пошел из палатки.
Дойти до двери я не успел, потому что неведомая сила подхватила меня за плечи, развернула и, ударив лопатками о твердое, прижала к деревянной обшивке палатки. Лицо Баценкова приблизилось к моему, руки держали меня за грудки.
— Владимир Васильевич, Владимир Васильевич! — Скубиев повис на плечах у комбата, — только руки к солдату не приложи!
Я даже не успел испугаться: комбат отнял от меня руки, брезгливо встряхнул ими и переводя дыхание сказал:
— Пять суток. Начальник штаба, пиши арестную записку. Чтобы это «оно», — Баценков махнул пальцем в мою сторону, — через десять минут сидело на губе. Пока я тут комбат, «оно» с губы вылезать не должно. Я не желаю видеть «это» в своем батальоне.
Скубиев подошел ко мне:
— СкидавАй ремень, — и уже в открытую дверь позвал, — Эй, кто там? Один — сюда.
Влетел растерянный Полтава и доложил переводя взгляд с Баценкова на Скубиева:
— Товарищ капитан, второй взвод связи в соответствии с распорядком дня строится на обед.
— Возьми, — Скубиев протянул Полтаве мой ремень с прицепленным штык-ножом, — примешь дежурство.
Полтава недоуменно взял ремень, штык-нож и повязку, спросил меня глазами: «что случилось?», но я лишь пожал плечами.
Через пять минут Скубиев вводил меня во внутренний дворик караулки в сопровождении начкара и выводного. Выводным сегодня стоял Барабаш.
— За что тебя? — спросил он, когда офицеры ушли.
Я честно, рассказал ему историю с ложками. Из этой истории я сделал только один вывод — «сегодня я остался без обеда».
— Да, — грустно вздохнул мой наставник, — лихо ты службу начинаешь. Месяц в полку, а уже второй раз на губу залетел. Не стоило тебе так с комбатом. Бац — не тот человек, который позволит… Да и не заслужил он… Дурак ты. Иди, думай.
Поставив мне диагноз, Барабаш открыл дверь уже знакомой мне сержантской камеры и пропустил меня внутрь. Уже закрывая за мной, Барабаш сказал:
— Если бы на комбата дернулся какой-нибудь чурбан, я бы ему всю голову расколотил. А ты… Ты теперь сиди и думай, как тебе в батальоне жить дальше.
В камере на голом бетонном полу уже лежали два сержанта. Один высокий, худощавый, с татарским типом лица и круглой стриженой головой. Другой — маленький, узкоглазый, но со светлыми кудрявыми волосами.
— Откуда? Где служишь? — спросил меня маленький.
Высокий отнесся ко мне индифферентно.
— Второй батальон, второй взвод связи.
— Как зовут?
— Андрей.
— Сколько служишь?
— Только с КАМАЗа.
— Садись, — подвинулся маленький, будто в камере было мало места, — я сам только с КАМАЗа. Аскер.