Проку в афошках я не видел никакого: если бы я был водителем или башенным и выезжал из полка в составе пары, то в любом кишлаке, в любом придорожном дукане я, конечно, мог бы купить что-нибудь ценное. А какой от них толк в полку, где в магазине остродефицитные товары продаются совершенно свободно. За чеки.
Все честно награбленное я отдал Полтаве. Пусть деды порадуются. Мне же устроили День Рождения? Свой призыв меня тоже поддержал. Только Нурик не одобрил:
— Мог бы сотку оставить. Я бы за нее в четвертой роте кило чарса взял.
Куда нам кило? Тут от одного косяка на четверых улетаешь на несколько часов. А с кило нас вообще не найдут. Да и не последние это афошки: вон она трасса — рядом с полком. А вон — автоматы в оружейке. А на складе полным полно квашеной капусты.
В благодарность ли за бакшиш, по иным ли соображениям, но Полтава в день, когда я был свободен от дежурства, подошел ко мне и объявил:
— Собирайся. Мы едем в Мазари затовариваться. Поедешь с нами. Получай автомат и захвати автомат Скубиева.
Мне показалось странным, что начальник штаба батальона будет сопровождать дедов в их походах по дуканам, но очень скоро все разъяснилось: пара выезжает в Мазари на патруль. Старший пары — капитан Скубиев, а деды просто решили воспользоваться моментом и, находясь в городе, потратить все наличные афошки на продукты для праздничного ночного стола. Я залез в первый бэтээр на место башенного, зарядил ПКТ, развернул башню и вылез из люка. Деды сели на задний, старшим которого поехал старший лейтенант Калиниченко — и пара поехала. Впереди меня, свесив ноги в командирский люк, сидел капитан Скубиев, а вокруг были диковинные и дикие места. Горы позади полка на зиму покрылись снегом. Днем снег подтаивал, за ночь снова нарастал, поэтому вершины гор были покрыты белоснежным ледяным панцирем, который брызгал во все стороны миллионами солнечных зайчиков. Бэтээр доехал до трассы и повернул налево. Слева бесконечной чередой потянулись полыхающие солнечным огнем горы, прекрасные в своей непорочной белизне. Солнечные зайчики, игриво перебегая от вершины к вершине весело сопровождали нас. Если сейчас с этих гор за нами велось наблюдение, то блики оптики сливались с блеском снежных вершин и вычислить наблюдателя было невозможно. Унылая зимняя пустыня справа перекатывала пучки саксаула и уходила своими барханами на север, к Хайратону и Амударье, за которыми был Союз. Навстречу нам то и дело попадались бурубухайки, своей живописностью не уступающие заснеженным горам.
Представьте себе мотороллер «Муравей», на который сверху поставили металлический гараж без крыши. Это — кузов, в котором хозяин мотороллера перевозит грузы, чаще всего вперемешку с людьми и баранами. «Муравей» сипит, кряхтит, чихает и плачет, но везет груз превышающий все допустимые паспортные нагрузки раз в восемь. Не удовлетворившись одной только вместительностью и грузоподъемностью своей конструкции, хозяин непременно разукрасит свой кузов вдоль и поперек. Прямо по металлическим листам идут витиеватые надписи арабской вязью, намалеваны какие-то полуголые девицы на берегу озера — то ли гурии, то ли русалки — поверх всей этой красоты навешаны помпончики, кисти, висюльки, колокольчики и прочие финтифлюшки.
Представьте себе всю эту мешанину самого махрового дурновкусия и пошлейшего китча и вы получите только приблизительное представление об афганских бурубухайках. Но вам никогда в жизни не удастся постичь секрет почему они едут? Маленький механизм на четырех колесах, придавленный сверху непомерно огромным кузовом из-под которого не рассмотреть водителя, очень часто не имеет не только капота, но и мотора: сначала идет радиатор с медной пробкой, дальше ничего нет, потом — сразу руль и над всем этим нависает кузов, в котором колготятся человек двадцать пассажиров. Как весь этот караван-сарай на колесах способен передвигаться без гужевой тяги — уму непостижимо!
К заднему бэтээру пристроился в хвост грузовик-«Мерседес», не решаясь обогнать. Вместо кузова на нем стояло нечто размером с железнодорожный вагон и «это» тоже все было размалевано и обвешано цацками и побрякушками. Было видно, что водитель «Мерседеса» страдает за рулем, желая побыстрее добраться до места, но боится надавить на газ — это было чревато последствиями. Так он и продолжал ехать за нами, в качестве эскорта.
Показалась развилка: от прямой дороги на Мазари-Шариф под прямым углом вправо уходила дорога на Хайратон и Термез. Счастливчики те, кто в свой срок уезжает по этой дороге!.. Дорога на Хайратон начиналась от вагончиков «комендачей». У них тут тоже была оборудована позиция — Фреза. На перекрестке стоял солдат с автоматом, в каске, бронежилете и белых крагах ВАИ. Рядом с солдатом стояли две обезьяны царандоя в серых шерстяных комбинезонах и в цилиндрических фесках того фасона, который в СССР дозволяется носить только заключенным. За их спины были закинуты акаэмы с железными рожками. Все это со стороны должно было выглядеть так, что советский воин несет службу по охране перекрестка совместно с афганскими товарищами. Или даже так: советский воин из Ограниченного контингента только помогает своим афганским братьям по оружию нести службу, а сам вроде как и не при чем.
То, что «братья-мусульмане» побросают свои автоматы при первом же выстреле и бросятся наутек, можно было не сомневаться: достаточно только посмотреть на их бравый вид, чтобы понять — такие воевать не будут.
Вскоре за Фрезой через дорогу раскинулась большая деревянная арка, выкрашенная зеленой облупившейся краской. И тоже — мода, что ли у них такая? — вверху арки был герб Афганистана, а вправо и влево от него шли надписи на арабском тоже перевитые цветами и висюльками.
Мы въезжали в Мазари-Шариф.
Главная улица, как главная улица любого афганского города или кишлака, была составлена из дуканов, тесно поставленных друг к другу. Бедные и убогие на окраине они становились все богаче и солиднее по мере продвижения к центру. Через полкилометра на смену глиняным сарайчикам пришли широкие и богатые дуканы с размалеванными вывесками. Можно, конечно было посчитать их за знаменитый восточный колорит, но на мой взгляд человека, совсем недавно оторванного от цивилизации, все эти дуканы, даже самые богатые и все, чем в них торговали — это убогость, выставленная на продажу. Возле одного из них, пластами друг на друге были наложены бордовые ковры. Тут же, рядом, на вынесенной на улицу скамейке, которую хозяин использовал вместо прилавка, была разложена всякая мелочь, совершенно ненужная в обиходе, но которую мешками покупали на дембель: ручки с часами, наручные часы с несколькими мелодиями, ногтегрызки на длинных цепочках, открытки с индийскими красавицами. В самом дукане штабелями были разложены банки Si-Si и блоки сигарет: импортные «Марльборо» и «Море» перемежались с нашим «Ростовом». Возле соков и сигарет лежала уже совершенная рухлядь, место корой было в утильсырье.
Выехав на небольшую площадь пара остановилась. С заднего бэтээра прибежал Полтава и не поднимаясь на броню спросил:
— Товарищ капитан, а мы мечеть сегодня посмотрим?
— Там видно будет, — неопределенно пообещал Скубиев.