А здорово дерется! Кулачки худые так по носам куретским и гуляют! Да только моих гетайров теми кулачками не напугаешь. И ведь молча дерется! Правда, кого тут на помощь звать?
...А мне Амикла вспомнилась. Куснул рак морской сердце...
– Э-э, какая горячая! Какая хорошая, да! Ну скажи, что по согласию!
Сорвала куретская лапа повязку набедренную, льняную, с бедер худых. А другая уже девчонку на сундук валит.
– Ванакт! Ванакт Диомед Тидид!
Дернуло меня от ее голоса. Не сразу понял, что позвала она меня не по-хеттийски.
– Ванакт! Я тебе нужна! Я тебе пригожусь!
По-ахейски позвала девчонка.
Дрогнули куретские лапы. Отдернулись. Вскочила – голая, лишь в пояске золотом и серьгах. Ко мне рванулась.
– Я тебе нужна буду, ванакт аргивянский!
Загоготали чернобородые. Мол, нужна, конечно, нужна! И ванакту нужна, и нам нужна, и кто мимо пройдет – тоже нужна.
– Я все наречия знаю! Тебе понадобится толмач! Тебе понадобится...
Странное дело, вроде как даже не страшно ей. С характером, видать, губастая! А вот насчет толмача...
– Все наречия? – удивился я. – Такого не бывает.
Не просто так удивился – на языке Древнем. Чтобы сразу понять.
– Этоноси куса атори те кефтиу...
Поймал я рукой челюсть, головой мотнул. Да-а-а...
Гетайры тоже что-то поняли. Посторонились. Поморщилась девчонка, ладошкой по плечу правела, словно след от пальцев куретских стирала.
– Я – Цулияс, дочь Шаррума, жреца Света-Сиусумми. Мой отец, да будет тепло ему в царства Телепина, умер в прошлом году. Ты знаешь хеттийский, ванакт Диомед, но этого мало...
Кивнул я, соглашаясь. Мало, конечно.
– А наречие Кеми тебе знакомо, Цулияс, дочь Шаррума? И Баб-Или?
– Конечно, – дернулись худые плечи. – Только, ванакт, в Баб-Или нет своего наречия. Раньше там разговаривали по суммерийски, сейчас – на касситском, но в последние годы в войске лугаля стали говорить на языке халдеев...
– И ты все знаешь? – поразился я, все еще не веря.
– Ну, не все, – слегка смутилась она. – По-суммерийски только читаю, но на нем сейчас никто не разговаривает, как и на старом наречии Кефтиу, на котором ты ко мне обратился...
Поглядел я на эту худобу костлявую, губастую. Подумал чуток.
– Хитон, плащ, эмбаты, дорожную шляпу.
Засуетились гетайры. Вот уже кто-то хитон с плеч сдирать стал, кто-то – эмбаты с ног стягивать.
– Надеть!
Полюбовался я на то, что вышло, усмехнулся.
– Ну, мужи куретские, кто это?
Открыл рот Фремонид Одноглазый. Закрыл. Снова открыл.
– Я спрашиваю, кто это?
– Мальчик это, ванакт! – послышался чей-то неуверенный голос.
– Не мальчик! – отрезал я. – Это мой гетайр-толмач, ваш товарищ. А зовут его... Курос [16] . Поняли? А теперь поздоровайтесь!
– Э-э-э-э-э...
– Я сказал – поздоровайтесь!
– Радуйся, друг Курос! – пробормотал Одноглазый, с трудом языком ворочая.
– Радуйся, друг Курос! Радуйся! – послышалось со всех сторон.
– Радуйтесь, мужи куретские! – сверкнул глазенкам толмач Курос. – Хорошо, когда друзья рядом!
– Ты хочешь о чем-то спросить, Смуглый?
– Ванакту не задают вопросов, Тидид. Особенно на войне.
– Не обижайся, Мекистид! Тогда... Тогда я в самом деле... Вроде как спятил, что ли... Извини!
– Да ладно! А насчет вопросов... Сам понимаешь, влетели мы в эту Хаттусу по-наглому...
– А хеттийское войско уже сюда спешит? Одно с запада, другое – с востока, да?
– Я понимаю, на севере фракийцы вместе с этими усатыми, на востоке – каска и урарту, на юге – туска. Они, да еще вместе с нами, разнесут хеттийцев за месяц. Но это если все вместе. Но ведь Суппилулиумас может заключить с ними перемирие. Пока все эти туска сообразят, пока затылки почешут...
– Поэтому надо дать им знак. Сполох! Чтобы гром грянул, молния блеснула, чтобы всем ясно стало – нет больше великого Царства Хеттийского. Рви его на части, громи, разноси в щепки... А мы пойдем на юг, к Зеленому морю. Знаешь, где сейчас Щербатый с Капанидом?
– Дай догадаюсь, Тидид... На Кипре, поди? И в этой, как ее... Киликии? [17] А я сразу подумал, когда ты с ними Идоменея-критянина послал. Ведь там, на Кипре, у Амфилоха родичей – половина острова! Слушай, а что за этот... сполох такой?
– Сполох?
Последний день – яркий, солнечный, теплый. Белесое небо над головой, белесые камни под ногами... Последний день в славном городе Хаттусе. Последний – для нас.
...И не только для нас.
Все уже сделано, все готово. И кони готовы, и повозки, добычей груженые, и проводники, что поведут войско на юг, к Зеленому морю, где ожидает критский флот Идоменея, где ждут нас Капанид со Щербатым. Нечего нам делать тут, в пустынной Азии. А вот на юге, где плещет море, где снулой рыбой плавает Медный Остров... Молодец, Смуглый, сообразил! Не зря я его с собой взял.
Все готово. И время еще есть – до сумерек, до ночи. Пусть распрощается с нами Солнцеликий Истанус!
...И не только с нами.
А пока делай, что хочешь, броди по улицам, на дома смотри, на народец поглядывай...
А ведь очухались хеттийцы! Уже торгуют, уже в харчевнях пиво светлое пьют (тоже мне, пойло, издевательство одно, не Бромий – Бром! [18] ). Вроде, и бояться им нечего. Сгребли злобные «ахиява» золотишко с серебришком, по храмам пробежались, по дворцам. В дома и заглядывать не стали. Так что торгуй, пиво потягивай.
Пока...
Белесое небо над головой, белесый камень под ногами...
– Что такое, парни?
– Э-э, ванакт! Хеттийцы пленные с цепи сорвались, ванакт! Дерутся, друг друга колотят. Совсем озверели, понимаешь!
Не понимаю. Добро бы еще с нашими дрались, со стражей куретской.
– Пошли!
Темницы в славном городе Хаттусе не нашлось. Да и к чему ее, проклятую, искать? Загнали мы воинов, которые оружие бросили, во двор храма, что рядом со дворцом. Большой такой храм (бога Тешшуба, который тут дождями ведает), и двор большой – на всех хватило. Думали, подержим пленных денек-другой, а как уходить будем – отпустим. Не к Зеленому же морю их волочь!