— Ты смотри, как растет… — кивнула девушке Лукерья, с нахальной непосредственностью поглаживая мужское достоинство молодого человека.
— А чего ему вянуть… — Не дожидаясь, пока с ним сотворят чего-нибудь еще, Андрей спрыгнул с полки, обнял Варвару, посадил ее на свое место, не спеша огладил одну грудь, вторую, скользнул ладонью вниз, промеж ног. Стряпуха жалобно пискнула, но противиться не посмела. Сержант развел ей колени, так же неспешно вошел и начал короткими сильными ударами пробиваться к неизвестной, но желанной цели, одновременно гладя волосы, касаясь кончиками пальцев сосков, плеч, губ. Теперь настала очередь девушки стонать от бессилия и наслаждения, и ощущение бесконечной власти над ней позволило опять взорваться безмерной сладостью и утонуть в блаженной неге.
Немного придя в себя в третий раз, Матях торопливо ополоснулся и вышел из парилки прочь. Он понял, что такого «мытья» долго не выдержит. Здоровья не хватит. С трудом различая в темноте дорогу, он дошел до крыльца, поднялся, нырнул в сени, на ощупь повернул налево, нашел топчан и вытянулся на нем.
Свеча в дверях появилась, когда он почти задремал.
— Щучьи головы принести, Андрей Ильич? — узнал он Варин голос.
— Неси, — поднялся Матях, тряхнул головой, отгоняя сон. — И топчан мне постелить вели.
— Сделаю, Андрей Ильич, — послушно кивнула девушка, и в голове сержанта внезапно появилась веселая, задорная мысль: «А хорошо быть помещиком…»
* * *
Проснулся Матях еще до рассвета, измученный плотными, словно каменными, комьями слежавшегося сена, упирающимися в ребра. Вечером, укладываясь спать распаренным и размякшим, да еще после четырех рюмок, принятых под рыбье заливное, он никаких неудобств не заметил. Однако к утру кинутый поверх топчана старый тюфяк стал казаться чем-то вроде кровати Рахметова.
Андрей поднялся, пошарил по столу, надеясь найти крынку с квасом, вытребованную вчера у Лукерьи, но хозяйка успела навести порядок.
— Ночью, что ли, приходила? — удивился сержант. Сразу вспомнилась вчерашняя баня, и он передернул плечами: — Хорошо хоть, с «межой» своей больше не приставала.
Правда, настроение от воспоминания ничуть не ухудшилось. Скорее — наоборот.
Хорошо быть помещиком…
Найдя штаны и рубаху, он оделся, застегнул тяжелый пояс, вышел на крыльцо. Поежился от освежающей прохлады. Окружающий мир, все еще погруженный в мягкий серый полумрак, напоминал огромное сонное море. Светлый туман, из которого, подобно островам, выглядывали далекие рощи, отдельные возвышенности, крыши домов и пышные березовые кроны, медлительно смещался куда-то на восток, перекатываясь пологими комковатыми волнами.
«Покурить бы сейчас…» — неожиданно подумалось Матяху, и он, уже вслух, посетовал:
— А ведь Колумб уже лет пятьдесят, как Америку открыл. Лет сто всего потерпеть, и вся Европа никотином травиться начнет. А через двести — картошку станет сажать где ни попади. Триста лет тому вперед паровой двигатель будет изобретен. Потом — двигатель внутреннего сгорания. Может, мне бензиновый двигатель изобрести?
В принципе, схема обычного двигателя проста и известна любому школьнику: поршни крутятся в цилиндрах, искра поджигает. Электросхема элементарна: прерыватель, катушка зажигания, свеча. Вот только если медную проволоку еще можно, наверное, как-то сделать и катушку намотать, то как изготовить свечу? Фарфоровый изолятор, внутри которого электрод впаян… Это в домашней печи не слепишь. Дизель проще — там электрической схемы нет. Но зато стоит насос высокого давления, с очень высокой точностью обработки сопрягаемых деталей. Да еще топливо. Где его взять? Нужно привозить, подвергать крекингу, разделять. Короче, в лавке не купишь, автозаправок на каждом углу нет. Через двести лет будет проще — сперва появится сеть по продаже керосина, целые озера отходов — того самого бензина и солярки. А уже потом, на все готовое, придут машины. Так что если подумать о топливе, то проще паровоз сделать, он на дровах ездить может. Правда, на этакой штуковине по здешним проселкам и тропам не покатаешься. К паровозу понадобятся рельсы. Причем много. Тысячи тонн хорошей стали. На кузнях столько не выкуешь. Значит, прежде чем изобретать паровоз, нужно построить мощный прокатный стан. Можно, конечно, поставить паровой двигатель на корабль и возить товары по той же Волге куда-нибудь в Персию и обратно. Правда, отсюда к Каспийскому морю несложно и без всяких машин вниз по течению скатиться, а обратно… А обратно подняться не получится, потому как в низовьях Волги с лесами, а значит, и дровами — напряженка.
* * *
Андрей в сердцах сплюнул в траву и пошел обратно в избу, сунулся на кухню, надеясь раздобыть-таки квасу и промочить пересохшее горло.
— Ой! — испуганно вскрикнула стоящая у печи в одной рубашке — правда, почти до пят — простоволосая Лукерья и торопливо запахнулась в платок. — Чего не спите, батюшка Андрей Ильич?
— Поспишь тут, на комках этаких, — поморщился Матях. — Не видела, что стелила?
— Прости, батюшка, но нет другого. Сам посмотри, на чем почиваем, — кивнула женщина в сторону второй двери, уходящей из кухни. — Ждан вернется, свежего сена набьет, душистого.
— А помягче ничего нет? Ну, перина там или вроде подушки. Подушка-то мягкая, не сваливается.
— Помилуй, Андрей Ильич. — Поняв, что помещик застрял рядом с ней надолго, Лукерья накинула платок на голову, завязала, поправила разрез на рубашке, чтобы не раскрывался на груди, и наклонилась вперед, чем-то чиркая в дровах. — Нет у нас перьевика. Дому-то, почитай, двух лет не набралось. А кур всего полста будет. Сколько с одной возьмешь? На четыре подушки нащипала, а больше нет. Пока еще на перьевик али одеяло накопится…
Она замолкла на полуфразе и принялась что-то старательно раздувать. Поднесла к занявшемуся крохотному огоньку тонкую полоску березовой коры, дала ей разгореться, кинула в топку.
— Квасу дай, — попросил сержант.
— Здесь он, батюшка Андрей Ильич. — Лукерья на полминуты вышла во двор, тут же вернулась с крынкой. — Варвара ввечеру пироги с репой оставила, кушайте.
— Угу, — кивнул Матях, жадно прильнув к крынке. Потом взялся за пирог, пахнущий медом, но вкус имеющий не просто сладкий, а с некой горчинкой — странный, но приятный. — А скажи, Лукерья, что ты вчера за разговоры такие вела, все «межа» да «межа»?
— Дык, батюшка, — широко улыбнулась хозяйка, отправляя ухватом в топку один за другим четыре крупных чугуна. — Мы в нее по зиме часто играем, в межу-то. Соберемся с бабами, парня какого холостого заманим, на лавку привяжем, лицо платком закроем, да хер-то наружу и выпустим. Это межа, стало быть, лежит. Ну, и трогаем по очереди, кто как исхитрится. У кого «межевой столб», стало быть, поднимется, тот и выиграл. «Межу вкопал». [103]