— И много там татар появилось?
— Изрядно. Родов пятнадцать, не менее. Многие к османам ушли, к султану в подданство. Иные письмами с Портой сношаются, желают Астраханское ханство у государя украсть и османам отдать.
— Вести верные?
— Торговые гости многие про это толкуют. Опять же, ногаи, коих башкорты прогнали, к реке Уралу уходят. Туда же и недовольные с Волги ушли. Сбиваются в стаи, силу начинают чуять. Купцов намедни обхапали, вятские земли разорили, невольников православных в полон угоняют. Пора, батюшка, силу неверным показать. Кто выю не согнул — тому голову снести. Кто султана сильнее государя любит — на кол посадить, лицом к Царьграду.
— Жесток ты зело, Илья Федотович, — покачал головой дьяк. — Государь наш Иоанн Васильевич крови не любит. Он замирения на Волге желает. Верности подданных новых, тишины и мира.
— А на что нам мир, коли при нем люди русские в неволе томятся, Даниил Федотович?! — повысил голос Умильный. — Позор это и грех великий, единоверцев поганым на поругание оставить!
— Ты, боярин, каким путем смог летом из вятской земли к Уфе выйти?
— Мы токмо верхом шли, без обоза, по тропам.
— Башкорты встретили с охотою? Воинов выставили али за спины прятались? Много ли ратников у них в роду? Как далеко табуны от кочевий уходят? Сколько дней татар гнали?
Вопросы следовали один за другим, быстрые, четкие, и очень скоро Матях понял, что любопытство царского дьяка вызвал не он со своей Алсу, а как раз быстрый и удачный набег боярина на татар в незнакомых степях. Отличником по истории Андрей не был, но понимал, что если Казань только-только присоединили к Москве, то, значит, дальше на восток русских форпостов еще нет.
Наконец хозяин дома иссяк. Он отошел к дальней двери, приоткрыл ее, постоял, еле слышно о чем-то переговариваясь.
— Ты чего молчишь, боярин?! — тихо, но напористо зашипел на Андрея Умильный. — Ты как, хочешь получить голову своего Кубачбека или нет?
— При чем тут я?
— Ты что, не видишь, понравилась дьяку твоя невольница… Ну-у!
— Что — «ну»? — все еще не понимал Матях.
— Сейчас токмо от боярина Адашева зависит, шепнет он государю, что на Волге у нас неспокойно, или забудет про это навсегда, боярин Андрей. От него единого. И татарка ему нравится. Каждый раз, как на нее посмотрит, про нас вспоминать станет. Ну же, боярин, выбирай…
Даниил Федотович закончил свой разговор и уже шел к гостям, а потому Умильный был вынужден замолчать. Однако Матях уже прекрасно понял, на что ему с такой яростью намекали. И все-таки никак не мог решиться. Одно дело теоретически знать, что девушка — рабыня, и совсем другое — вести себя как рабовладелец.
— Да, хороша, — кивнул хозяин, окинув Алсу прощальным взглядом. — И я бы прятал.
— Дарю, — усилием воли выдавил из себя Андрей, и дьяк даже не разобрал его хриплого голоса.
— Что? — непонимающе переспросил Даниил Федотович.
— Это подарок, — на этот раз вполне внятно проговорил боярский сын. — Я дарю ее вам.
— Дорогого стоит, — задумчиво покачал головой Адашев, подошел к Алсу поближе, пальцем приподнял ее подбородок и заглянул в глаза своего нового имущества. — Тут отдариться непросто станет. Что взамен попросишь? Чина, земли, почета?
— Ничего, — покачал головой Андрей, для которого самый трудный поступок остался позади. — Ничего мне не нужно, кроме как права родину без опаски защищать и людей русских из плена освобождать.
— И все-таки странен ты, боярин, — задумчиво ответил Даниил Федотович. — Однако же посмотрим. — Он громко хлопнул в ладоши: — Человек! Бочку вина бургундского в повозку гостей погрузить, дабы в покое вкус распробовали. Прощения прошу, бояре, что трапезы с вами разделить не смогу. Государь после полудня к себе призывал. Разговор с вами — отрада для сердца. Но не хозяин я желаниям своим.
Распоряжения хозяина дома исполнялись с похвальной скоростью, и, когда гости вышли из дома, холопы уже привязывали большущую, десятиведерную, бочку к карете на закорки. Боярин Умильный остановился, ожидая, пока они закончат работу.
— А я уж думал, боярин Андрей, не решишься ты на сей поступок, — пригладил свою окладистую бороду Илья Федотович.
— На какой?
— Татарку дьяку государеву отдать. Понимаю, жалко. Красавица девка была.
— Есть и краше, — пожал плечами Матях.
— Есть, — не стал спорить Умильный.
— Прасковья, например, — как бы между прочим уточнил Андрей.
В этот раз боярин замолк весьма надолго. И только когда холопы, затянув веревки, ушли в дом, ответил:
— Вот, стало быть, кого ты углядел. Не знаю, насколько красна моя племянница, однако же приданое за ней немалое стоит.
— Я знаю, — не стал спорить Матях.
— Дерзок, — покачав головой, повторил слова дьяка боярин. — Ох, и дерзок ты, служивый.
С пасмурного неба, медленно кружась в холодном воздухе, неожиданно стали падать снежинки. Илья Федотович поймал одну из них на тыльную сторону ладони, посмотрел, как она растаяла, причмокнул губами:
— Вот и Покров-батюшка. Припозднился ноне. Однако же одно правда — пора Прасковье тоже покрываться. Фатой покрываться пора. Не знаю. Дерзок ты, служивый, и странен зело. Но чует мое сердце, мала тебе скоро деревня Порез станет. Не на месте ты там. Не помещаешься. Не знаю… Поехали домой.
После того как ударил мороз, выяснилось, что боярин Умильный все-таки кое-что забыл в подготовке к возможному смотру своего боярского сына: не купил налатник. На богатырский размер Матяха, как водится, ничего готового у купцов не нашлось, а потому на короткий, подбитый лисьим мехом плащ с широкими рукавами и высокими разрезами на боках пришлось потратить еще три дня. В качестве компенсации пуговицы Андрей получил перламутровые, хотя и предпочел бы чего попроще.
Зато зима за эти дни успела разгуляться не на шутку, сковав даже навозные кучи на окраинах столицы. Когда верховой отряд мчался по дороге, то она аж звенела под ударами копыт, и во все стороны летели ледяные осколки, сбитые шипастыми подковами с накатанной телегами корки. Илья Федотович, отправивший основные грузы с обозом, теперь шел налегке, каждый из холопов вел в поводу всего по паре лошадей, навьюченых небольшими тюками. Правда, по сравнению с походными сумками груз был поболее, и в качестве заводных коней вьючных использовать не получалось, но двигались двое служивых людей и три холопа все равно ходко. Один день — и они уже во Владимире. Еще два — и мимо промелькнул Нижний Новгород.
Приятный сюрприз преподнесли и реки: матушка зима перекинула через них прочные мосты, которые ямщики для подстраховки еще присыпали ветками и дополнительно залили водой. Никаких переправ, никаких бродов — всадники даже не снижали скорости, перемахивая через Клязьму, Волгу или Ветлугу. Только на шестой день, возле Уреня, Илья Федотович позволил дневную остановку в одном из дорожных ямов, позвал Андрея попить хмельного меда, но весь вечер просидел молча, иногда отпуская странные междометия. О чем он думал, боярский сын не знал. Но подозревал, что о нем. И о племяннице. Хотя — кто знает?