– Эй, Люк, ты что, на абордаж хочешь нас взять?! – кричал в рупор капитан Ленгар. – Смотри, а то придется платить за ремонт моего корабля!
– Хочу подойти ближе и не пользоваться шлюпкой, Ленгар! – прокричал в ответ Лука, и в этот момент грохнул выстрел с марса.
Ленгар схватился за грудь и осел на палубу.
Загрохотали мушкеты, грохнули пушки, и их тут же стали спешно перезаряжать.
Палуба пиратского судна покрылась трупами и ползающими ранеными. В грохоте частой стрельбы их вопли, проклятия и матерщина прорывались отдельными всплесками ярости и обиды.
Совсем с близкого расстояния пушки прогрохотали еще раз, посылая смертоносные пучки картечи. Опять пираты падали на палубу, метались по ней, хватали оружие и вяло отвечали на огонь нападавших. Но силы становились явно неравными. Половина пиратов была убита или тяжело ранена. Остальные, потеряв капитана и помощников, не смогли еще организовать отпор и стреляли без прицела, торопливо и почти безрезультатно.
Рулевой плавно подвел судно к пирату, борта сцепили, и волна матросов, стреляя из пистолетов, ринулась на палубу пиратского корабля. На своем судне остался чуть ли не один дед Макей, который палил из мушкета по пиратам, спокойно его перезаряжая и не переставая посасывать трубочку.
Пиратов оставалось в строю всего не больше десятка, но они отчаянно рубились саблями, кололи шпагами, стреляли из пистолетов.
Лука, Савко и Галуа были впереди всех. Они были уже в крови, но еще не понимали в чьей. Это будет позже, когда азарт и волнение боя пройдут. Немного в стороне махала шпагой и Катуари. Она уже дважды поражала из пистолета пиратов и теперь помогала неграм. Те были не столь опытны и смелы, и их приходилось подбадривать.
Последние защитники в числе шести пиратов сдались, побросали оружие и подняли руки.
Бой закончился. Палуба алела пятнами и потоками крови. Трупы лежали густо, и их пока что никто не убирал. Все очумело посматривали по сторонам, удивляясь, что живы.
Катаури со шпагой в руке подскочила к пленному матросу и крикнула ему в лицо со злобной ухмылкой:
– Признавайся, собака паршивая, сколько индейских женщин ты изнасиловал?!
– Что это за баба такая? – усмехнулся матрос, стараясь бодриться. – Ну всего-то двух, если тебе так хочется! Подумаешь, ценность какая!
– Так получи два удара, негодяй!
Катуари с силой вонзила в его живот клинок. Пират охнул, согнулся, но получил еще один укол в живот. Он выпучил глаза, завалился на бок, продолжая недоуменно смотреть на эту ужасную женщину. В глазах застыли вопрос, смертная мука, и с этим взглядом он и отошел в мир иной.
Лука оттащил Катуари от пленных. Та вырывалась, но Лука не отпускал и наконец отнял у нее шпагу.
– Успокойся, прошу тебя! Ката, все свершилось по твоему желанию! Так приди в себя и успокойся! Ты отомстила!
Она вдруг перестала сопротивляться, поникла и опустилась на замызганный настил палубы. Лука придерживал ее.
– Жан, отведи ее в каюту. Пусть умоется и выпьет вина. И последи за ней.
Лука строго глянул на мальчишку, и тот заторопился выполнить приказ.
Экипаж потерял пятерых убитыми, и восемь человек были ранены. Немного досталось и Луке. Чей-то клинок проткнул кожу на бедре, и Савко старательно перевязывал рану чистой полоской хлопчатой ткани.
Груз у пиратов был небольшой, но достаточно ценный. Денег и драгоценностей у них собрали на полторы тысячи экю, а в трюме по подсчетам находилось на четыре тысячи экю груза. Тут были бруски ценного красного и розового дерева, ящичек вполне приличного жемчуга, продовольствие, вино и ткани. Половина трюма была пуста.
– Хозяин, что будем делать с кораблем? – спросил Дюпрэ, поглаживая перевязанную руку.
– Где ты прихватил пулю, Дюпрэ? – поинтересовался Лука.
– Судьба, хозяин! Да это пустяки. Царапина. Так что делать с судном?
– Пойдет с нами. Это ценное приобретение, Дюпрэ. Грех его оставлять в море, когда у нас и так дела не из блестящих.
– Распределю людей, и двигаемся дальше?
– Да, капитан. Уже пора, и так дело к вечеру клонится.
Час прошел в приготовлении кораблей к плаванию. Людей явно было мало, однако приличный корабль оставлять не хотелось. Пленных матросов определили на разные суда, и оба корабля медленно потащились на юг.
Лука зашел в каюту к Катуари. Она лежала на койке, уже переодетая и с широко открытыми глазами, неподвижно устремленными в неизвестность.
– Как ты, Ката? – спросил он, присел на край койки, положил руку ей на горячий лоб.
Она улыбнулась, долго смотрела в его глаза, лицо, потом сказала:
– Почему не все белые такие же, как ты, Люк?
– А что я? Я как все. Только люблю тебя, Ката. Кстати, коль я почти французом стал, не называть ли тебя по-французски? Катрин, а?
– Тебе так лучше будет, Люк?
– Думаю, что так будет всем лучше. Меньше вопросов и подозрений. Я и себе придумал французскую фамилию. Теперь я Негубэн. Это немного похоже на мою прежнюю, но на французский лад.
– Я согласна со всем, что ты делаешь, милый мой Люк Негубэн. – И она засмеялась напряженным смехом.
– Ты выполняешь свое обещание? – спросил Лука.
– Ты мой муж, и я должна тебя слушаться и подчиняться, Люк.
– И ты этого хочешь?
– Конечно, мой муж! Я ведь люблю тебя и хочу всегда быть с тобой. Теперь я не позволю тебе уходить в море одному. Я пойду с тобой.
– А дети, Катрин? Им нужна мать больше, чем отец, особенно в таком возрасте.
– Тогда и дети будут с нами, Люк. Если погибать, то всем вместе. Мне так хотелось бы. Это возможно?
– Ох, Катрин! Ты постоянно задаешь мне трудные вопросы. И ответить на них очень трудно, почти невозможно!
– Все возможно, милый мой! Только нам нужно найти постоянное место для житья.
Лука вздохнул, не ответил. Он боялся нарушить тот мир и покой, который у них воцарился только что. Он лишь заулыбался, наклонился и долго нежно целовал чистую, умытую кожу лица, шеи.
Катрин улыбалась в ответ, молча подставляла губы, а он их избегал.
– Почему ты уклоняешься, Люк? – спросила она немного с обидой в голосе.
– Губы – это страсть, как я понимаю, а мне сейчас хочется только нежности, мягкости, понимания, моя Катрин.
– Как странно звучит мое новое имя, Люк, – бросила она с улыбкой, и в голосе сквозила та нежность, в которой так нуждался сейчас Лука.
Потом они долго сидели обнявшись и ни о чем не думали, наслаждаясь наступившей тишиной и покоем. Но прибежали дети, вырвавшись из-под опеки кормилицы, и нарушили эту идиллию своим щебетанием и требованием внимания.