– Все! Порох сожгли весь. Видимо, и стрел больше нет. Это конец!
Вдруг один из поселенцев, прикрыв глаза ладонью, указал вверх и сказал:
– Глядите, толпа индейцев собралась на самом краю утеса! Что они задумали? Вроде запели. Что это?
– Это прощание с жизнью, – проговорил Жан тихо.
– Ты что – индеец, парень?
Жан кивнул, но отвечать не стал. В горле его образовался комок. Говорить он не мог. Он напрягал слух, ловил мелодию песни, хотя слов не различал. Он с уверенностью мог сказать, что последует за этой песней. Но говорить об этом и не хотелось, и не мог он заставить себя проглотить этот дурацкий комок в горле.
Французы почти не стреляли. Можно было предположить, что они торопливо карабкаются вверх, надеясь захватить побольше пленных, которые потом пригодятся в хозяйстве. Ведь черных рабов почти не было на острове.
Жан закрыл глаза рукой. Песня подошла к концу. Он боялся глядеть, но потом решился и отдернул руку.
Примерно две сотни воинов, обнявшись парами и тройками, прыгали вниз и исчезали среди зелени. Это было ужасно, нереально и жутко.
Один поселенец сказал с затаенным восхищением:
– Отчаянный народец! Непокорный и гордый. Жаль таких!
– Замолкни, Жак! Это лучшее, что могло произойти. Пусть исчезнут навсегда! Меньше будет хлопот для нас.
Поселенец не ответил. А карибы продолжали прыгать, пока на вершине не осталось ни одной фигурки.
Жан не сдержался и всхлипнул. Его плечи вздрагивали. Тот поселенец, что жалел карибов, сказал:
– Не переживай, парень. Тебе повезло. Ты жив.
– Он с Гваделупы, – бросил зачем-то Лука.
– Один черт! – ответил Поль. – Все эти дикари краснокожие одним миром мазаны. Ненавижу!
Никто ему не ответил. Только что виденное все же было слишком трагичным и значительным. Они молчали, переживая каждый на свой лад, Жан уже не вздрагивал. Он тихо молился своим богам и духам, вспоминая старые времена.
– Полагаю, мы свое выполнили, – произнес поселенец. – Можно и возвращаться.
– Слышите? Это наши орут на вершине! – закричал радостно Поль. – Везет же некоторым! А мы тут просидели два дня без дела и пользы. Пошли быстрее.
Поселенцы ушли, а Лука, Савко и Жан еще некоторое время оставались на месте.
Они вернулись в усадьбу лишь ночью, едва продравшись сквозь лес. Было безлунье, и лишь звезды светили в черном небе. На душе у людей было пусто. Говорить не хотелось.
Их ждали, хотя здесь никто еще не знал об исходе войны.
– Вот народ! – воскликнул Лука с волнением, рассказывая о недавно виденном. – Гордость их необыкновенна!
– Мой народ всегда больше всего дорожил свободой, – тускло отозвалась Катрин.
– Вечная память им! – проговорил дед Макей.
Некоторое время спустя по острову пошло название этой скалы: Мори де Сутер, что означает «Гора Самоубийц». Память об этом удивительном народе навсегда осталась в этом названии, как памятник мужеству и жажде свободы.
Катрин теперь на целый месяц была занята обустройством индейских женщин с детьми.
Лука не вмешивался в ее дела, полагая, что это последняя дань верности ее народу.
Он ошибался, но понял это слишком поздно.
Катрин набрала с десяток молодых женщин и тайно обучала их владению огнестрельным оружием и фехтованию. Лука узнал об этом где-то через месяц.
И что поставило Луку в тупик, так это повышенное внимание к нему Катрин. Она была нежна, общительна, податлива, предупредительна. И вот теперь его голова была забита мыслями о жене, которая что-то задумала и идет к цели упорно и настойчиво.
Он долго раздумывал над тем, зачем она это делает, и решил поговорить с нею и выяснить ее цели и замыслы.
И после одного из бурно проведенных вечеров он спросил вроде бы равнодушно, без особого интереса:
– Катрин, я слышал, что ты готовишь женщин-карибок к вооруженным действиям. Зачем тебе это, и что ты затеваешь?
Она быстро взглянула на него, помедлила немного, но ответила спокойно вопросом на вопрос:
– Кто тебе проболтался об этом, Люк?
– Разве это главное? Лучше ответь мне, милая.
– Что ж, Люк. Ты прав. Я не должна была это делать в тайне от тебя. А в настоящее время ты уже многое знаешь.
– И?..
– И я хочу упросить тебя дать мне малый корабль. Хочу выйти в море и поохотиться на французов. Это глупо, скажешь ты, я с тобой могу и согласиться, но избавиться от этой навязчивой идеи я уже не в силах.
Лука в изумлении уставился в ее синие глаза, не находя слов для того, чтобы выразить свое возмущение и обиду. Лишь спустя минуту он спросил глухим голосом:
– И ты на что-то надеешься? Это же безумие чистой воды!
– Я это знаю, дорогой мой! Но эта идея так захватила меня, что пути назад нет. И если ты не поддержишь меня, то мне придется организовать флотилию лодок и выйти в море на ней.
– Уму непостижимо, Катрин! Что ты сможешь сделать с дюжиной женщин?
– А что смогли сделать те карибские воины, которые бросились со скалы в пропасть? Они показали твердость духа, как надо дорожить свободой, и что такое настоящие патриоты, как у вас говорят.
– Прости, но понять тебя я отказываюсь. И не проси, прошу тебя. Ты совершенно не думаешь ни обо мне, ни о детях. С кем ты их оставляешь?
– Ты хороший отец, Люк, и я уверена, что они не будут ни в чем нуждаться и вырастут хорошими и порядочными людьми.
– Бесподобная логика! Просто сказать нечего! Хочешь повторить групповое самоубийство? И что это даст тебе, твоему несчастному народу, который уже не существует? Ты ничего и никому этим не докажешь, Катрин. Господи! Вразуми эту голову, поставь на путь истинный! – воздел руки к потолку Лука.
Они долго молчали.
– И как долго продлится обучение твоих женщин военному делу? – жестко спросил Лука. Он не посмотрел на Катрин, но ощущал ее интерес.
– Еще месяц или немного больше – и будем готовы.
– Какое безумие! Какая глупость!
Лука не находил слов, в груди бушевал протест, непонимание, а Катрин с нежностью прижалась к нему, поцеловала в плечо, прошептала горячо:
– Ты мне поможешь, Люк?
– Ты с ума сошла! – подскочил он как ужаленный. – Ты хочешь осиротить наших детей?! Никогда!
– Но ведь ты клялся, что будешь поддерживать меня во всем, милый.
– Ты тоже клялась, что будешь слушать меня беспрекословно! А что теперь?
– Это не я прекословлю. Это голос моего народа требует отмщения, милый.