— Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение…
— Но таких людей сколько угодно, — резонно возразил Месяцев.
— Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.
— А отчего это бывает?
— Шизофрения — наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?
— Сумасшедших не было. А алкоголик был, — хмуро сказал Месяцев.
— Ну вот. Алкоголизм — тоже душевное заболевание.
— Это лечится? — тихо спросил Месяцев.
— Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.
— Почему?
— Метафизическая интоксикация.
Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.
— Шизофрения — это болезнь яркого воображения, — объяснил он. — Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн…
— Наверное, есть больные гении, а есть здоровые…
— Гений — уже не норма. Норма — это заурядность.
— Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, — сознался Месяцев.
— Значит, будет жить с разрушенными связями.
— А это можно лечить?
— Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность.
— А какие перспективы? Что бывает с возрастом?
— Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик.
— И все?
— И все.
— Но его освободили от Армии, — насторожился Месяцев.
— В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать.
Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо.
Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом.
— Жертвоприношение, — объяснил он.
— Ну зачем? — застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось.
Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.
У подъезда стояла Аня.
— Ты пришла или уходишь? — спросил Месяцев.
— Ухожу. Я привозила им картошку.
— Почему ты?
— Потому что больше некому.
— А Юра на что?
Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.
— Ты плохо выглядишь, — сказала Аня. — А должен выглядеть хорошо.
— Почему? — не понял Месяцев.
— Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.
— У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще — это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность.
— А ПНД? — напомнила Аня.
— Ну и что?
— А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо.
Месяцев растерялся:
— Но может быть, не ставить на учет?
— Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка.
Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю.
— Никто не хочет понять, — горько сказал Месяцев.
— Не хочет, — подтвердила дочь.
— У тебя вся жизнь впереди…
— Но какая жизнь у меня впереди? — Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. — Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал?
— О Юриных родителях? — удивился Месяцев.
— Да, да, да, и о них. Потому что мы — клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик.
Аня повернулась и пошла.
Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее.
Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны… Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас.
Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок.
— Значит, так: или Достоевский, или Ницше, — спокойно сказала Люля.
Месяцев ничего не понял.
— Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону.
Месяцев вспомнил выражение «на мусор». Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик.
— Если ты будешь ходить к ним сочувствовать, ты принесешь им большее зло. Ты даешь им надежду, которая никогда не сбудется. Надо крепко хлопнуть дверью.
— А если в двери рука, нога?
— Значит, по ноге и по руке.
— И по Алику, — добавил Месяцев.
— Я ни на чем не настаиваю. Можешь хлопнуть моей дверью. По мне.
— А ты?
— Я приму твой выбор.
— И ты готова меня отпустить?
— Конечно. Мы встретились в середине жизни. Приходится считаться.
— Ты найдешь себе другого? Ты опять поедешь в санаторий и отдашься на снегу?
— Как получится, — сказала Люля. — Можно в парадном. На батарее.
Она подошла к окну и легко уселась на подоконник.
Ревность ожгла Месяцева. Он поднялся и пошел к Люле, не понимая зачем.
— Не выдави стекло, — сказала Люля. — Выпадем.
Он мог выпасть и лететь, держа ее в объятьях. И даже ахнуться об землю он согласен, но только вместе, чтобы в последнее мгновенье ощутить ее тепло.
Когда перевезли рояль, в двухкомнатной квартире Люли стало тесно. Рояль требовал целую комнату.
Люля наняла маклера. Маклер расселил соседнюю квартиру. На это ушло пятьдесят тысяч долларов.