Аня с промокшими ногами. Теща с обуглившимся взглядом. И та, другая старуха в валенках положила голову на плечо сумасшедшего сына. Или наоборот. Он положил ей голову…
Старуха вряд ли имеет машину, значит, она ездит каждый день в оба конца на общественном транспорте. И возит еду.
Месяцев давно не жил в перестроечной действительности. У него была своя страна: большая квартира, дорогой рояль, дорогая женщина, качественная еда, машина, концертный зал, банкеты в посольствах, заграничные поездки. А была еще Россия девяностых годов, с нищими, со смутой на площадях, с холодом и бардаком переходного периода. И сейчас он остался в прежней жизни, а свою семью выкинул в холод и бардак. И она ничего не может противопоставить. Только выслать старого Льва Борисовича как парламентера.
Зал хлопает. Дирижер, с плитами румянца на щеках, пожимает руку. Никто ничего не заметил. Но Месяцев побаивается, что окружающим заметно его состояние. Он сильно выпрямил позвоночник, как бы для дополнительной опоры. При этом зад у него слегка оттопырился, а живот слегка выпятился. И так, со слегка оттопыренным задом, он вышел кланяться. И прошел за кулисы.
За кулисами собрался народ. Несли цветы. Цветов было много. Дорогие букеты складывали, как веники.
Муза Савельева выдвинула новую тактику. Вместо Игоря подобрать другого мужчину. Игорь узнает, взревнует и вернется обратно, чтобы охранять свое гнездо и свою женщину.
Мужчина был найден. Назывался Рустам. Чей-то брат. Или дальний родственник. Ирина не запомнила. Обратила внимание, что когда он расплачивался в ресторане, то достал пачку долларов толщиной в палец. Ирина подумала: может, он террорист, иначе откуда такие деньги.
Рустам был ровесник Ирины, но выглядел молодо, на десять лет моложе. И приглашал танцевать молодых девочек в коротких юбках. Их ноги в колготках были как лакированные. Девчонки перебирали твердыми лакированными ногами, а Рустам обпрыгивал их вокруг, как козел.
Ирина сидела за столиком в черно-белом одеянии, дорогая блуза с венецианскими кружевами, длинная юбка из тяжелого шелка. Величественная и возрастная, как царица Екатерина, только без парика и без власти. Или как Эдит Пиаф со своим греком. Но то была Эдит Пиаф, а не преподаватель по классу рояля.
«Шла бы домой носки вязать», — сказала она себе. И глубокая грусть стояла в глазах. Этот поход только обнажил ее катастрофу. Она рухнула с большой высоты, разбилась и обгорела и теперь видит свои останки со стороны. Все можно поправить, но нельзя повернуть время вспять. Нельзя вернуть молодость и любовь Игоря.
Возраст — это единство формы и содержания. Молодые наполнены молодостью, у них молодые формы и радостное содержание.
Ирина тоже могла бы выйти в середину круга и задергаться в современном ритме включенного робота. Но на что это было бы похоже.
Не надо ни за кого прятаться, тем более за чужих и посторонних мужчин. Надо как-то с достоинством выплывать из этой реки страданий. Или тонуть.
Ирина вернулась домой. Вошла в комнату матери. Ясно, спокойно сказала:
— Мама, я не могу жить. И не буду.
— Можешь, — сказала Лидия Георгиевна. — Будешь.
Алик летел высоко над землей. Жуть и восторг. Впереди гора. Надвигается. Сейчас врежется… Но обогнул. Пролетел мимо. Очень близко увидел бок горы — как гигантская корка хлеба.
— Хорошо было? — спросил Андрей издалека.
Алик увидел себя в бабкиной комнате.
— Надо где-то баксы достать, — сказал Андрей.
Они вышли из дома и куда-то поехали. Алик больше не летал, но был непривычно легким, расслабленным. Они без труда перемещались по Москве, покрывали большие расстояния. Оказывались то тут, то там. В том числе оказались на Таганке, возле новой квартиры отца. Дверь открыла Люля.
— Отец дома? — спросил Алик.
— Игорь Николаевич? — уточнила Люля. — Проходи.
Алик прошел, а Андрей остался на лестнице. Спустился на полмарша вниз и стал ждать.
— Слушай, а ты чего за старика вышла? — доверительно спросил Алик. — Хочешь, я тебя трахну?
— Не хочу, — спокойно сказала Люля.
— Почему?
— Ты мне не нравишься. Поэтому.
Вышел отец и сказал одно слово:
— Вон…
Алик попятился и ударился о косяк двери. Поморщился. Почесал плечо.
— Вон, кому говорят, — повторил отец.
— Уйду, уйду, — не обиделся Алик. — Дай мне денег. Последний раз.
— Ничего я тебе не дам, — сказал Месяцев и добавил: — Скотина.
— На день рождения позвали, — объяснил Алик. — Надо подарок купить.
— Иди работать, будут деньги, — сказал отец. — Ступай вон.
Алик стоял на месте.
— Ты не расслышал? — спросила Люля.
— Уйду, черт с вами, — беззлобно сказал Алик. — Где бы денег взять. Дай в долг. Я отдам.
— Научишься себя вести, тогда приходи, — сказала Люля.
Алик ушел озадаченный.
— Ну как? — спросил Андрей.
— Никак, — ответил Алик. — Не понимаю, зачем старому человеку деньги. Деньги нужны молодым.
Алик и Андрей пешком пошли до Красной площади. Вся площадь была до краев набита людьми. Выступала какая-то крутая группа. Музыка, усиленная динамиками, наполняла пространство до самого неба. Ритм соединял людей и пространство в одно целое. Все скакали, выкидывая над головой кулак с двумя выдвинутыми вперед пальцами. Получался сатанинский знак. Толпа в основном состояла из молодежи, которая скакала, как на шабаше.
Алик и Андрей тоже выкинули над головой сатанинский знак и стали скакать. Алику казалось, что он зависает. И если подпрыгнуть повыше, то полетит. Жуть и восторг. Они заряжались от толпы и сами заряжали. Как в совместной молитве, но наоборот. В молитве человек просит, а здесь берет не спрашивая. Здесь все можно, здесь ты — хозяин, а не раб. Можешь брать у жизни все, что хочешь, и пробовать ее на зуб, эту жизнь.
Денег хватило на бутылку водки и триста граммов колбасы. Колеса были.
Дома Андрей размешал колеса в стакане.
— Это что? — спросил Алик.
— Циклодол. При Паркинсоне прописывают. Я у дяди Левы украл.
Алику было плевать на дядю Леву с Паркинсоном. Он спросил:
— А что будет?
— Ничего. Он еще себе купит. У него рецепт есть, а у меня нет.
— Я не про дядю Леву. Я про нас.
— Глюки. Посмотрим.
Андрей размешал еще раз. Они хлебнули. Стали ждать.
Появились какие-то блоки из пенопласта. Из них составлялся космический корабль. Как в детском конструкторе.
— Ну как? — спросил Андрей.