Романова приближалась подскакивающей походкой, держась за Шуркин локоть.
Шурка не брился два дня, вылезшая щетина казалась синей. Вязаная шапка до бровей. Шурка выглядел зловеще, как бандит с большой дороги.
— Это вы? — догадалась Романова. — А это я.
Попович с недоумением посмотрел на Шурку, как бы спрашивая: «А этот откуда?»
— Знаете, я ревную. Никуда одну не отпускаю, — объяснил Шурка.
Майор сделал каменное лицо и сказал:
— В кабинет я вас не пущу. Подождите здесь.
— Долго?
— Полчаса, — сухо сказал майор.
— Ну хорошо, — согласился Шурка, доверяя Романову на полчаса. — Но не больше.
Попович вошел в особняк. Зашагал по коридору. Романова семенила следом.
— Не могла одна прийти? — семейным голосом прошипел Попович.
— Мы вместе книгу делаем. Детскую. Он пишет стихи, а я рисунки.
Романова как бы намекала, что она человек мирный, неопасный для страны и надо поскорее отпустить ее на благо детской литературы.
Вошли в маленький кабинет. Стол. Сейф. Пыль. Для художника — ничего интересного.
— Ну? — спросил майор.
— Что?
— Рассказывайте.
— О чем?
— О вашей поездке в Италию.
— А что рассказывать? Группа поехала. Все вернулись, а один сбежал. Минаев, кажется…
— А раньше вы его знали?
— Нет. Мы познакомились перед самым отъездом. В аэропорту.
— А вот у меня тут сигнал, что вы помогли Минаеву сбежать на Запад.
— ЧЕГО? — переспросила Романова.
— Вы с Минаевым заранее все подготовили. Обо всем договорились. А в Риме вы помогли ему выполнить операцию.
«Операция», «заговор». Посадят. Посадят обязательно. В этот голубой дом просто так не вызывают. Хорошо бы в тюрьму, а не в психушку. В психушке гормональные уколы. Сделают идиоткой. А в тюрьме все-таки природа. Тайга. Разное освещение. Можно будет порисовать.
— Кто вам дал такой сигнал? — спросила Романова.
— Из вашей группы. Свои.
— Кто?
— Я не могу это сказать. Не имею права.
Романова стала мысленно перебирать состав группы.
Руководитель? Невозможно. Он порядочный человек. Хоть и обласкан.
Лаша? Лаша дурак, но не подлец.
Михайлов? Нет. Он признан. Ему незачем выслуживаться.
Костина? Она пила.
Юкин? Он любил.
Старушка? А ей-то зачем?
«Настройщица»? Но она не из группы. Не своя.
— Кто вам это сказал? — снова спросила Романова.
— Здесь спрашиваю я, а не вы, — строго напомнил Попович и устремил на Романову профессионально-испытующий взор. Романова успела заметить, что глаза у него добрые, как у Чуни Володарского, и лает он не зло и нехотя, а только чтобы слышали хозяева.
— Я его не знала в Москве. Мы познакомились с ним в Италии.
— А вы сказали — в аэропорту…
— Мы познакомились в первый день поездки, а на четвертый он сбежал.
— А зачем он вас предупредил?
— Он не предупреждал. Он что, дурак?
— Но вы рассказали, что он вас предупреждал.
— Я сказала. Но я наврала.
— Зачем?
— Мне было неудобно. Он ухаживал за мной. Все время держал за руку…
— Ну и что?
— Держал за руку. Обнимал за плечи. А потом бросил у всех на виду. И даже не сказал «до свидания»…
— Значит, вам было важно, чтобы он сказал «до свидания»?
— Конечно.
— А то, что он предал Родину?
— А это уже ваши дела. Я вернулась, а за других я не отвечаю. У меня другая специальность.
Помолчали. Пролетел тихий ангел.
— У нас тут один в Швеции сбежал, — вдруг доверительно сказал Попович. — Может, действительно молодым трудно? Может, МЫ что-то не учитываем?
— Мне не трудно, — сказала Романова. — А за остальных я не отвечаю.
Поповича устраивал такой ответ. Получалось, что МЫ не виноваты. Виноваты другие.
— Пишите, — сказал он и подвинул бумагу.
— Что?
— Напишите, что вы его раньше не знали. Больше ничего не надо.
— Одну строчку?
— Можно две.
Романова поняла: их интересовало — был заговор или нет? Заговора не было. Романова не заговорщица, а просто вертихвостка. Версия отработана. Галочка поставлена. Он, майор Попович, завтра положит отчет перед начальством. И пойдет в отпуск.
— Написала. — Романова отодвинула листок.
— Можете идти. Давайте я вам отмечу пропуск.
Он посмотрел на часы и записал время.
Романова взяла бумажку. Пошла к дверям. Перед тем как выйти, обернулась.
Попович рылся в папке. Он уже забыл о Романовой, как Арсений в Италии.
— Простите…
— Да? — Попович поднял голову.
— А вы что-нибудь знаете о Минаеве… Какие-нибудь сведения…
— Только непроверенная информация. — Попович не хотел отвечать.
Романова не уходила.
— Нашли тело без признаков насильственной смерти, — бесцветно сказал Попович.
— А что это значит?
— Умер. Или покончил с собой.
Романова стояла с открытым ртом. Поповичу показалось, что она что-то сказала.
— Что? — не понял Попович.
— Ничего.
Шурка ходил возле голубого дома. Туда и обратно.
— Я в туалет хочу, — сказал он, увидев Романову. — Сюда нельзя зайти?
Романова не ответила.
— Лучше не надо, — посоветовал себе Шурка. — А то войдешь, и не выпустят.
Они пошли по улице. Романова не видела, куда идет. Она передвигалась, как лунатик, когда человека ведет не разум, а Луна.
Что произошло? Он не дошел до посольства? Испугался, что американцы выдадут его своим? И не решился вернуться обратно. Не доверял Романовой. Он ходил, ходил, без еды и без сна, под невыносимым грузом разлуки. И не выдержал. Покончил с собой. Или просто умер. Ему много не надо. Лег под мостом и не встал…
Зашли в кафе. Шурка предложил остаться и выпить.
Сели за столик возле окошка.
— Что он тебе сказал? — спросил Шурка.
— А? — Романова очнулась.