Тень. Просто расплывчатая тень.
Но эта тень смотрела на нее, Лику. Пристально. И Лика чувствовала это, — немного усмехаясь, пытаясь проникнуть в Ликины мысли, понять ее получше.
Ей от взгляда тени было зябко и жутко, как будто она сама становилась такой же расплывчатой и зыбкой, она отвела взгляд, постаралась отойти от окна подальше, попыталась раствориться в темноте — а не в этой тени.
На лбу выступили холодные капельки пота, Лике стало жарко, она даже набрала снега в ладони, прикоснулась к обжигающему холоду. «Что это, — спросила она себя, — что со мной? Я же большая девочка, я уже давно не придумывала самой себе страшилки, что со мной сейчас? Как тогда, в подвале, когда я прикоснулась к иконе…» Все кружилось у нее перед глазами, где-то смеялась женщина, ей показалось, что она сейчас упадет, а смех был таким громким, что хотелось закрыть уши ладонями, исчезнуть отсюда…
— Что с вами? Вам плохо?
Она замотала головой — уходите, пожалуйста, не трогайте меня, это сейчас пройдет, — хотела сказать она.
— Подождите, я сейчас вызову «скорую»…
— Нет, — смогла прошептать она одними губами. — Не надо. Со мной такое случается, это ерунда.
— Ну, тогда прислонитесь вот тут, к стене…
Она послушалась его, все еще не открывая глаз, позволила ему отвести себя куда-то — только чтобы не было видно витрины этого проклятого кафе, этой тени за стеклом.
Когда она открыла глаза, она не сразу узнала его — просто лицо показалось знакомым, она даже нахмурилась — откуда она его знает, где видела…
— Вы в порядке? — спросил он.
Лика заметила, что у него удивительно грустные и одинокие глаза. А еще в его глазах живет что-то тяжелое. Или — ей сейчас все кажется таким? Ожидание? Смирение перед неизбежной бедой?
Он вздрогнул, посмотрел на нее внимательнее.
— Да, спасибо, — сказала Лика. — У меня иногда начинается…
Она оборвала себя на полуслове, поправилась:
— Начинает кружиться голова. Наверное, это оттого, что я мало бываю на свежем воздухе и дышу красками.
— Я тоже мало бываю на свежем воздухе, — неожиданно улыбнулся он. — И тоже дышу красками…
Ей понравилась его улыбка, она была легкой, искренней, и она вспомнила, где его видела. Ну конечно. Она входила в музей, а он — выходил оттуда.
Она хотела даже напомнить ему, что они уже встречались, но он оглянулся и вдруг очень быстро, как будто испугавшись чего-то, проговорил:
— Простите, мне пора…
И ушел. Так быстро, что она даже не успела его поблагодарить — даже крикнуть ему «Спасибо!» не успела… Только пожала плечами недоуменно.
— Прости, — услышала она за спиной. — Я задержался… А… ты почему здесь? И с кем ты разговаривала? Мы же договаривались, что ты подождешь меня у дверей, я волновался, когда тебя там не оказалось…
Дима говорил все это, а сам напряженно всматривался в темноту, точно пытался разглядеть там кого-то.
— А ты… — начал он неуверенно. — Ты тут была одна?
— Одна, — почему-то сказала она. — А с кем я тут могла быть? Просто там мне стало нехорошо. Я ушла сюда — здесь тихо и спокойно.
— Значит, мне показалось… Что ты разговаривала с кем-то… Понимаешь, я ищу одного человека. И никак не могу найти, у него телефон не отвечает, и дверь он не открывает, и… Ладно, это мои проблемы. Вот мне и мерещится в каждом прохожем он, потому что мне очень нужно с ним поговорить, объяснить ему… Но — зачем я говорю тебе это?
— Не знаю, — честно призналась Лика. — Наверное, тебя это очень беспокоит.
— Да, мне в самом деле очень нужно с ним поговорить, — сказал он в пространство, даже не ей, а ускользнувшему, растворившемуся в темноте силуэту. — Очень нужно…
Дед позволил себе умереть, когда Саша закончил художественное училище.
Началось все в день Сашиного рождения. Дед подарил ему видеокамеру, и Саша был совершенно счастлив. Он снимал всех, особенно деда. На следующий день было решено отправиться в гости к дяде Мише, и первый раз за много месяцев дед, до этого и слышать не хотевший о таких дальних поездках, неожиданно согласился.
Дело было летом, а то лето было удивительным — нежарким, ласковым, теплым. Было решено поехать к дяде Мише вдвоем, на этот раз без художника — у него в ту пору были собственные проблемы, но — об этом позже…
Последнее время дед стал задумчивым, Саше иногда казалось, что он настолько погружается в собственные мысли и ощущения, что почти не слышит его. А еще однажды он застал деда плачущим. Дед сидел, обхватив голову руками, перед ним стояла «черная Мадонна», как Саша называл странную икону, и плакал. Саша был готов поклясться в этом. Он позвал его испуганно, дед вздрогнул, но взял себя в руки и, когда обернулся на Сашин зов, уже улыбался. И был спокоен.
Они старались не говорить об этом — дед был мужественным человеком и предпочитал прятать от внука свои переживания.
Они долго ехали, потом — шли по лесу, Саше казалось, что дед повеселел. Он даже смеялся и счастливо вдыхал полной грудью запахи только родившейся, дерзко верящей в бессмертие зелени.
— Как хорошо-то, Саша, — сказал он. — Какое место…
— А ты не хотел сюда ехать, — проворчал Саша, и, вспомнив о камере, поспешил заснять деда у старой сосны — огромной, с неохватным стволом. Дед рядом с ней был маленький, улыбающийся, и — Саше вдруг показалось, что он весь светлый. Такой светлый, точно это уже и не дед. А — душа одна… Вот и светится так, что страшно. Он почему-то так испугался, что перестал снимать. Дед посмотрел на него с удивлением, хотел спросить, что случилось — но, как казалось Саше теперь, сам это понял и промолчал. Только в глазах мелькнуло и погасло это знание — что он скоро уйдет.
Тогда Саша еще не понимал, что происходит — просто почему-то кольнуло в сердце предчувствие неминуемой грядущей разлуки. Но он не хотел в это верить — в тот момент ему казалось, что все изменится, откуда может появиться темнота в светлый день? В такой светлый, в такой радостный день?
Они шли по лесу, разговаривали, дед впервые за эти годы рассказывал ему о своем детстве, каждый рассказ начиная со слов: «Когда я был мальчиком», — и по мечтательной и счастливой улыбке его Саша догадывался, что — тогда дед был счастлив. Тогда дед еще не знал, что в этом мире много странного, непонятного и страшного. Тогда он был — Сашей.
Они прошли уже большую часть пути, немного устали и решили передохнуть возле руин монастыря — тем более что Саша взял с собой этюдник.
— Вот, сейчас ты увидишь его, — сказал он деду со счастливым вздохом — наконец он покажет ему это чудо, то, что волновало его и — что до этого момента дед видел только в его, Сашином, воплощении. Когда он обернулся, он замер.
Дед стоял, слегка склонив голову. Он не смотрел на эти руины — он словно был частью их. Это было так странно и фантастично, что Саша снова схватился за камеру — он должен был это запечатлеть… Человек, стоящий рядом с руинами. Часть их. Часть — вечности…