— В твоей сумке вообще можно найти все. Или — ничего… Кроме хлама, — подала реплику Люська. — И на фиг вообще она сдалась, эта фотография? Можно подумать, увидев ее, Женька сразу озарится и все поймет.
— Да я уже нашла, — заявила Ольга уже на пороге комнаты. — Зря я, что ли, столько сил потратила?
Она протянула Жене фотографию.
— Вот это и есть Беспечный… Только раньше он был с черными волосами. Вспомнила? Жень, ты чего это?
Она перепугалась. Женька сидела, бледная, глядя на фотографию так, точно увидела призрак.
На ее лбу выступили маленькие капельки пота, она вытерла их усталым движением руки.
— Нет, — сорвалось с ее губ совсем тихо, едва слышно. Потом она подняла глаза, обвела комнату отстраненным, потухшим взглядом и повторила снова, на сей раз отчаянно: — Нет! Нет! Нет!
— Джейн… — начала было Ольга, но Женька замотала головой.
— Ему же было больно. И эта комната его, с тенями… Господи, я все теперь поняла! Я все поняла… Какая же я была дура, дура, дура!
Она вскочила и заметалась по комнате, повторяя рефреном одно слово, единственное, подходящее ей больше всего, как она считала.
Она физически теперь ощущала его одиночество, его боль, постоянное соседство с той комнатой, где все еще продолжали жить тени…
— Жень, объясни, ты его знаешь?
Она словно не расслышала вопроса, продолжая шептать про какие-то тени и меч, с которым он охранял ее от теней и всех охранял.
— Жень, а если он и есть убийца?
Она подняла на них глаза, совершенно спокойные, и проговорила:
— Он не может быть убийцей. И… даже если вы правы, мне все равно. Я его… люблю…
Она снова вскочила, принялась одеваться.
— И куда ты собралась? — поинтересовалась Ольга.
— Как же вы не понимаете? — заговорила Женя. — Он там. Один. Могут прийти из милиции… Если вы все просчитали, то у этой Разумовой тоже мозгов на это хватит!
— Может, ты зря так волнуешься? — слегка обиделась Люська. — Может, мы все-таки умнее твоей Разумовой?
— Дело не в этом, — заявила Ольга. — Если ты надеешься, что мы отпустим тебя к нему, ты жестоко ошибаешься! Еще неизвестно, может, он изменился. Стал маньяком. Нет, я тебя не отпущу!
Женя выпрямилась. Она смотрела Ольге в глаза. «Не смотри так!» — хотелось ей закричать, потому что такой взгляд выдержать невозможно. Там, в этих глазах, было нечто — сильнее упрямого гнева. Сильнее яростного сопротивления. Так смотрят, когда все равно уйдут, все равно сделают, все равно…
Так смотрят, когда любовь становится сильнее инстинкта самосохранения.
Так смотрят — когда верят, несмотря на то что не верит никто…
«Бесполезно, — сказал Ольгин внутренний голос. — И ты это понимаешь. Ты не сможешь ее остановить… Впрочем, может, так к лучшему…»
— Хотя бы возьми нас с собой…
Женя упрямо мотнула головой. С какой стати? Это ее любовь. И только их дело. Ее — и его…
— Я… приведу его. Если смогу, — пообещала она, немного смягчившись. — Приведу. И он сам вам все объяснит. Если сочтет нужным что-то объяснять…
Все на уровне догадок…
Лиза недовольно поморщилась. Она стояла, задумчиво вертя в пальцах сигарету. Все только на уровне подсознания. Интуиция… А как с помощью интуиции все это доказать?
«Я их убила».
Ирина Погребельская…
Один из убитых — Константин Погребельский…
Ко-те-нок.
Нет, это уже совсем непонятная игра чертова подсознания!
— От меня требуются факты. Меня просто пошлют подальше с моим наитием. И — нате вам, очередной висяк у Лизаветы! И значит это только одно. «Незачем бабе такими делами заниматься», — скажет Каток. И с ним охотно согласятся…
А может, и правда? К чему ей заниматься этими делами? К чему смотреть постоянно на мертвых, каждый раз умирая вместе с ними?
Пойти спокойно в частное агентство… И денег больше, и нервов тратишь меньше…
Точно. Она помнит — у панкратовской бывшей жены подруга в таком агентстве. Она к ней и пойдет… Хотя бы не будет постоянно встречаться с этими шовинистами.
Потому что убийца Исстыковича и Погребельского взяла и покончила с собой. Как теперь докажешь ее вину? И даже если это удастся, к чему? Она сама наказала себя…
А Панкратов тут ни при чем.
Впрочем, он и к Лизе тоже… ни при чем… И никогда «при чем» не будет. Потому что она серая мышка. Маленькая и не очень-то красивая. Вот так не задалось все в ее жизни — следователь никудышный. И женщина из нее — так себе… Ниже среднего…
Она не выдержала, всхлипнула. Обернулась сердито и, убедившись, что на лестнице она одна, расслабилась окончательно. Сигарета, так и не закуренная, выпала из рук, покатившись вниз, по ступенькам. Лиза опустилась на грязные ступеньки и, закрыв лицо руками, заплакала…
Женя не замечала холодного ветра. Голове было холодно. «Ах да… Я же выбежала, забыв про шапку… Ну и ладно. Не сдохну!»
Она летела как сумасшедшая. Точно опаздывала на самый последний поезд. «И — опаздывала, — сказала она себе. — В собственную жизнь…
Потому что я без него не смогу. Вот такая глупость со мной совершилась. Убийца? Даже если и так. Я-то не смогу…
Может быть, именно это и есть любовь?»
Почему-то ей вспомнились совершенно некстати Сонечка и Раскольников. И она тоже его будет ждать… Потому что это как раз нормальнее, чем осудить, забыть, вычеркнуть…
Она его поймет.
В любом случае — поймет.
Потому что жить без него не сможет…
Тяжелая дверь подъезда глухо скрипнула, сопротивляясь движению ее руки.
Женя вошла в подъезд, преодолев это сопротивление, твердо веря — теперь она научилась преодолевать все сопротивления. Потому что — она уже не одна в этом мире.
Она взлетела вверх по ступенькам. Остановилась около его двери, впервые испугавшись, но снова — преодолев этот страх.
Рука потянулась к звонку — и замерла на половине пути…
Она зажмурилась, и ей показалось, что она стоит перед огромной стеной. Каменной… Эта стена кажется ей незыблемой, непреодолимой. Она снова попыталась протянуть руку — и снова наткнулась на стену. А потом что-то произошло.
Она вдруг очень ясно увидела женщину, рядом с которой было двое детей, и женщина стояла на самом верху стены и взмахом руки приказывала Жене: «Решайся… Разрушь эту стену. Иначе тени так и будут мешать вам жить…»
— Решайся…
Она так ясно услышала эти тихие слова, похожие на шелест ветра в ивах, на шорох осенней листвы…