Надя тоже. Правда, глаза у нее все еще хранили тревогу, но девочка явно была рада, что удалось сменить тему, разрядить обстановку…
— Ладно, — посмотрела на часы Катя. — Давай так… Вечерком поговорим о твоих неприятностях…
— Ма, да нет их!
— Я вижу. Просто неразрешимых проблем не бывает, малыш…
Она погладила дочь по голове, поцеловала ее.
— Держись, Надюшка…
И выскочила, торопясь, как всегда, на работу.
Надя какое-то время посидела еще, глядя в чашку, заполненную кофе, — она так и не сделала ни одного глотка. Как только входная дверь захлопнулась, она перестала сдерживаться.
Просто выплеснула кофе в раковину и пробормотала: «Черт бы вас побрал», — а потом долго смотрела, как расплываются в раковине коричневые пятна, похожие на кровь, и по ее щекам катились слезы…
— Дура, — шепотом выругалась она, вытирая слезы. — Сама вляпалась…
Где-то далеко пели два тонких голоса, и текст был похож на речь психоаналитика-проповедника — как будто кто-то вбивал в Надину голову свое видение мира, свой мир — убогий, глупый и агрессивный. «Не верь, не бойся, не проси…»
— Да пошли вы…
Эти девицы сейчас казались ей такими же злыми, агрессивными и недалекими, как…
Она запретила себе называть их. Она даже вспоминать не хотела… Подойдя к радиоприемнику, нажала на первую кнопку, выключая настойчиво повторяющих «мантру», и тут же, словно из другого мира, пришли другие звуки. Богатые гармонией, чувством, и Наде от Моцарта стало еще грустнее. Потому что в данный момент в мире не было Моцарта. Были эти «татушки». И куча других таких же «таточек».
От Моцарта осталась только музыка, звучащая в чужих мобильниках чаще, чем по радио…
— Вспомнишь черта, как он рядом, — поморщилась Надя. Телефон зазвонил сразу, стоило только вспомнить про мобильник.
Она сняла трубку.
— Ну? Долго тебя ждать?
Голос был неприятным, резким, с визгливыми нотками.
— Сейчас, — проговорила Надя. — Я уже иду…
— Давай быстрее… Если, конечно, ты хочешь, чтобы с твоей драгоценной мамочкой все было в порядке. А то ведь сама знаешь, что с ней случится. Если она узнает кое-какие подробности, а?
На другом конце провода противно хихикнули и повесили трубку.
— Уроды, — прошептала Надя. — И сама я дура непроходимая…
Она надела куртку и, оглянувшись, точно ища защиты у своей квартиры, у Моцарта, все еще звучащего по радио, вышла на улицу. На холод…
— Ты уже ничего не потребляешь, кроме кофе, — сказала Анна Ильинична. — Катя, ты вообще меня слышишь?
Катя и в самом деле ее не слышала. Погрузившись в собственные мысли, она медленно отпивала маленькие глотки из огромной чашки. Перерыв между уроками был небольшой — всего полчаса… И не хотелось тратить деньги на «кулинарку» — все равно там ничего, кроме котлет…
— Я привыкла уже, — сказала она, просто чтобы что-то сказать. Она даже улыбнулась, хотя не переставала думать о Наде.
Анна Ильинична, пожилая полноватая дама, только покачала головой. Катю она знала давно — с тех самых пор, как она тут появилась. И Катя ей всегда нравилась, тем более что своих детей Бог не дал… Поэтому она воспринимала Катю как дочь, а Надю держала за внучку.
— У тебя проблемы?
Катя невольно вспомнила, как утром задавала Наде такой же вопрос. И подумала: «И что ответишь? Точно так же, как Надя, отмахнешься — нет, у меня все в порядке…»
— Все в порядке, — сказала она вслух.
— Глупо торчать в недоумении в одиночку, — фыркнула Анна Ильинична. — Люди вообще-то не злые по натуре… Есть даже те, кому ты небезразличен… Например, я вижу, что твое чело омрачили печальные думы… С чем это связано?
— С Надей, — ответила Катя. — Этот возраст… Она взрослеет. Это очень трудно. Я помню по себе…
— Катя, ты не очень повзрослела… Что с Надюхой? Влюбилась?
— Кажется, нет, — с сомнением проговорила Катя. — Слишком в ней много отчаяния…
— Они воспринимают отказ своего юного «предмета» именно так. С отчаянием… Пятнадцать лет — возраст максимализма…
— Хотелось бы так думать… Я провожу с ней мало времени.
— Беда всех работающих матерей. Хочешь, я отпущу тебя сегодня пораньше?
— А ученики?
— Справлюсь сама, — улыбнулась Анна Ильинична. — Мне кажется, тебе надо зайти в школу. И потом отправиться с Надюшей в «Макдоналдс».
— Терпеть не могу, — невольно поморщилась Катя.
— Она же таскается с тобой в филармонию, — заметила Анна Ильинична. — Хотя, мне кажется, куда веселее чувствовала бы себя в компании ровесников, под хриплый голос Тупака…
— Кого? — удивленно спросила Катя.
— Рэппер такой был. Какая ты, Катя, у нас не продвинутая! А с детьми общаешься… Все свои «передовые» знания я черпаю у моих учеников, заметь… Так вот, вы посидите в этом вертепе и наладите контакт… Ты же хочешь понять, что происходит с Надей?
— Хочу…
— Значит, надо его, контакт, налаживать… Ради этого можно потерпеть «фаст-фуд». Тем более твой бесконечный кофе ничем не лучше для желудка, чем «Биг-мак»…
Катя вздохнула, признавая правоту ее слов. Но куда деться? Времени-то ни на что не хватает!
Когда она приходит домой, от усталости у нее ноги подкашиваются, и все время хочется спать… Она вообще мечтает иногда заснуть на год, чтобы отоспаться за всю жизнь.
«Спящая красавица», — усмехнулась она про себя. Вот только с принцами напряженка… Как назло, на этом отрезке суши принцев нет. Придется просыпаться самой, не дождавшись поцелуя…
Где-то играло радио. Девичий голос грустно пел о «горьком льде и цунами», и Саша подумал: «Похоже, меланхолия становится заразной болезнью».
В принципе он сделал сегодня все дела, наконец-то добился от Тани того, чего хотел, — правда, стало немного обидно. Когда она, подчинившись неистовому ритму, закружилась, как лепесток на ветру, сердце сжалось. Таня была талантлива, никаких сомнений… Так отчего получается всегда, что такие вот талантливые Тани развлекают толстых придурков, вместо того чтобы танцевать в концертных залах? Почему в этой стране никому не нужны ни талант, ни профессионализм? Какие-то красивые, но бездарные девочки двигают ручками-ножками так, словно они у них из дерева, и все вокруг умиляются, кричат — вот оно, неземное дарование! Как говорил его друг еще в далекой юности: «В этой местности, увы, правит плохой вкус»…
Так что от творческих успехов Саше было только грустнее. Представить себе публику, пожирающую плоды их с Таней трудов, было достаточно, чтобы в душе появились тоска и полное нежелание делать что-то еще.