— Тс-с-с, детка. Ты слышала благую весть?
— Нет.
— Отлично, — и потом: — Приберитесь в шестом нефе.
Отец Джек достал меня со своей критикой по самое некуда. И я собираюсь сообщить ему об этом следующей ночью, после того как уложу Исузу спать.
— А где Солдат? — спрашивает меня отец Джек.
— Простите?
— Ваш пес.
Ах, да.
— Занят, — говорю я.
— Занят?
— Делает свои собачьи дела.
— Иуда тоже, — отец Джек останавливается и ждет. Иуда присаживается враскорячку, дергается, пыжится. — Это главная причина, по которой мы с ними гуляем, разве не так?
— О, Солдату это не нужно.
— Солдату не нужно облегчаться? — переспрашивает отец Джек. — Так-так… Вы его обратили?
— Хм-м… Да.
— Зачем?
— Вообще-то, я не люблю собак как таковых, — отвечаю я. — Без обид, Иуда. А вот щенков просто обожаю.
— Расскажите мне про него, — отец Джек произносит это с такой тоской, что становится ясно: он очень, очень многого не договаривает. Ясно, он хочет, чтобы я попросил его не говорить об этом. Он хочет, чтобы я задал вопрос. Думаю, он уже знает — это не исключено. Полагаю, на самом деле это посягательство на попытку рассказать самому, а не заставить говорить меня, или обеспечить себе тылы.
— Думаете, стоит рассказывать?
Отец Джек кивает.
— Профессиональное?
— Грешен, — отец Джек вздыхает. — Карма. Или судьба. Я был как ребенок. И пообещал себе, что никогда не буду…
Я останавливаюсь. Как вкопанный. Я все еще слышу Исузу, которая незримо составляет мне компанию. И я моложе, сильнее, выше, чем отец Джек.
— Существенный вопрос, — говорю я, лязгнув зубами.
— Давайте.
Да, если бы у меня был автомат — возможно.
— Вам хотя бы когда-нибудь… — и я имею в виду именно «когда-нибудь», — удавалось это осуществить?
Отец Джек взвешивает вопрос.
— Почти, — говорит он. — Вот каким образом я узнал правду. Но нет. Я просто позволяю себе все удовольствия, которые можно доставить себе отказом от своих желаний.
Ветер. Деревья. И далее по тексту.
— Я не знаю, стоит ли мне придерживаться этого принципа, — продолжает отец Джек. — Но, по-моему, мне повезло. Мир изменился. Нет детей, нет проблем… — он выдерживает паузу. — Все определяет выбор времени.
Ветер усиливается. Деревья шумят громче.
— В этом есть еще один плюс, — говорю я. — Думаю, мне не придется убивать вас или сделать с вами что-нибудь еще.
— Спасибо, — отвечает отец Джек.
— Да не за…
В обычной ситуации непрактикующий священник-педофил с клыками и легкой склонностью к суициду вряд ли возглавил бы список кандидатов на должность моего доверенного лица. Уверен, среди американцев иностранного происхождения можно найти персонажей не столь отталкивающего свойства.
Вот вам пример: квакер-нацист, по совместительству шаман. Или мелочно-дотошный стилист-парикмахер, страдающий неврозом навязчивых состояний. Или даже почтальон с недержанием речи, который трещит, как бомба с часовым механизмом, и практикует мошенничество с использованием фальшивых данных и арендой абонентских ящиков. Все они представляются мне менее сомнительными типами, не так напрягают, и связываться с ними не так опасно.
Но позже я понял, что нахожусь в том же положении, что и отец Джек. Ну, не совсем, конечно… Но положение доброжелательного вампира вполне можно соотнести с положением отца Джека. Я — вампир, поселивший у себя смертного, которого решил растить, вместо того, чтобы убивать. Но даже при том, что я испытываю самые нежные чувства к моему маленькому внедорожнику, даже при том, что моя жизнь станет пустым местом без этого существа, при определенном освещении я ничего не могу с собой поделать: я вижу слабо пульсирующие вены на ее шейке. Она рисует, лежа на животе, смахивает прядку, упавшую на лицо, заправляет ее за ухо — а я рядом и смотрю на ее шейку, такую беззащитную.
— Ты куда? — спрашивает Исузу.
— Забыл купить газеты, — говорю я. — Присматривай за домом.
И отправляюсь следом за своей тенью туда, где гуляет отец Джек. Чтобы расспросить его про Иуду, которого всегда можно почесать за ушами.
— Как дела, мальчик? Как жизнь?
— Молодец.
— Хороший мальчик.
— Так значит, вас потянуло на азартные игры? — спрашивает отец Джек.
Азартные игры. Это мой эвфемизм. [54] Суррогатная склонность, в которой я признался, состояние, которое можно соотнести с состоянием отца Джека. Нет необходимости делать вещи сложнее, чем они есть.
— Потянуло.
— Присаживайтесь, — говорит отец Джек. — А я чего-нибудь подогрею.
— А почему ты назвал его, как меня?
Это первое, что Исузу хочет знать после того, как церемония знакомства завершена. Вопрос вполне правомочный, хотя я ожидал несколько иной реакции, когда принес домой черного щенка-лабрадора, недавно обращенного и с бантом на шее. Я ожидал чего-то большего — чего-нибудь вроде объятий, но последнее время она отмеряет их строго определенными дозами, равно как и хихиканье. Единственное, чем она, кажется, не манкирует — предложения, которые представляются неопределенно обличительными и имеют тенденцию заканчиваться вопросительным знаком.
— Потому что у него тоже большие ноги, — говорю я, предъявляя ей лапы Солдата в качестве доказательства.
— Но это мое имя, — не уступает Исузу.
— Клянусь тебе, я вас не перепутаю. Вопрос улажен?
— Но это мое имя, — повторяет она.
Ее кулачки сжимаются с такой силой, словно она пытается удержать то единственное, что является ее неотъемлемой собственностью.
— Твое второе имя, — уточняю я, разочарованный тем, что дело приобретает такой оборот. — Которым тебя все равно никто не называет.
— Но это все равно мое имя.
Ее кулаки начинают дрожать; она поднимается на цыпочки, словно готовясь издать вопль.
— И имя Солдата, твоей собаки, — я нажимаю ей на макушку, возвращая ее ступнюшкам горизонтальное состояние. — Видишь бант? Это подарок.
Пауза.
— Это тебе.
— Я его ненавижу.
Это неожиданное заявление выбивает меня из колеи, и я просто не знаю, что сказать. Остается только проверить у себя наличие каких-нибудь телепатических способностей, которые могли бы меня спасти.