— И, возможно, спалите и этот дом, — мрачно сказал Анастасий. — Нет, толкотни здесь я не допущу. — Он прошелся по горнице, чтобы унять приступ ярости.
Плотник опустил голову, предчувствуя порку.
— Проклятый пожар. — Шуйский остановился и обернулся. Плотник мял в руках шапку. — Надо бы тебя выдрать, но кто тогда будет работать? Я? Или моя сестра? Нет, шалишь. Ты, братец, ты — и пара твоих обалдуев. Без сна, без отдыха, пока не свалитесь замертво. Ты понял меня?
Плотник понял одно: порки не будет — и, перекрестившись, потупил глаза.
— Мы все исполним, княже. Исполним, да.
— Я буду сам за вами следить — ежечасно. Если в срок не управитесь или начнете отлынивать, будете биты и высланы из Москвы.
— Да, — пискнул плотник. От мысли о предстоящей каторге у него заныла спина.
— Ну, смотри же. — Это была уже не угроза, а окончательный приговор.
— Мы управимся, — сказал плотник, отчаянно сожалея, что его не выпороли прямо сейчас.
Будущее, если работа не сладится, рисовалось ему в черном свете. Он и двое его племянников пойдут тогда по миру, если останутся живы. Как и их жены с детишками, и вся родня.
Москва часто горела, ибо по большей части была деревянной. Даже сугробы, подчас до крыш ее заносившие, не служили помехой огню. Но обитатели русской столицы приспособились держать в деревеньках готовые срубы, так что погорельцы довольно быстро отстраивались, не особо страдая от капризов погоды. Двухэтажный дом Анастасия Шуйского был попросторнее прочих, как это и подобало его званию, но возводился он по заведенному образцу. В нем размещались четырнадцать жилых светелок и горниц с кухней, пекарней и баней в задней пристройке, далее — уже за забором — зияла помойная яма, окруженная отхожими будками. Хозяйство казалось весьма скромным, но Анастасию, и так известному своей знатностью и родовитостью, незачем было выставлять свое богачество напоказ.
Восьмерых домочадцев Шуйского, как и его самого, обихаживали три дюжины слуг. Анастасий держал жену и детей в своем деревенском поместье, подальше от царя. Московский же дом вела вдовая двоюродная сестра князя Галина. Будучи десятью годами старше своего знатного родича, она тем не менее старалась во всем угождать ему, страшась нищеты. Ее дочь, Ксения Евгеньевна Кошкина, в свои двадцать три года все еще оставалась в девках, что считалось позором по тем временам. Она проводила все дни в молитвах и благотворительных хлопотах, намереваясь уйти в монахини и тем самым снять с себя удручающее клеймо. Еще при Шуйском проживали двое родственников, очень дальних, — тех вместе с их женами содержали из милости. Они сознавали свое положение и предпочитали держаться в тени. Духовник дома, пожилой и благообразный отец Илья, слыл человеком ученым и потому занимал две комнаты, одна из которых служила ему кабинетом. Восьмым захребетником князя был Петр Григорьевич Смольников, дряхлый слепой ветеран былых войн — ратник еще Василия III, отца теперешнего властелина Руси. Шуйский призрел старика в знак уважения к его воинской славе, а также в поддержание благосклонного к себе отношения престарелых воителей, все еще не утративших влияния на войска.
Не удостоив нерадивого плотника взглядом, боярин скрылся в своих покоях, где, уныло вздохнув, сел к столу, на котором были разложены письма из Польши. Последнее из этих безрадостных донесений дошло до него месяца три назад, и более сообщений не поступало. Их не будет и впредь, до тех пор пока зима держит в своих объятиях западные дороги. Он уже выбрал из скудных сведений по крупицам, что мог, но решил просмотреть документы еще раз — в надежде отыскать в них что-нибудь важное, невидимое доселе. Его беспокоило намерение Батория прислать в Москву группу монахов. Иезуиты. Чего-чего, а добра ждать от них не приходится. Шуйский с неудовольствием покачал головой.
— Что-то случилось? Плохие новости? — спросила Галина. Она вошла в горницу незаметно, как тень, и остановилась на почтительном расстоянии от хмурого брата. Под большим вдовьим платком робко поблескивали выцветшие сочувственные глаза. Попытка сестры проявить родственную заботливость вызвала в князе привычное раздражение.
— Ничего, что тебя бы касалось, — отрезал он.
— Ты, видно, не в духе. Прости, — пробормотала вдова.
— Нет, все в порядке, но я очень занят. Сейчас меня лучше не отвлекать. — Он сознавал, что поступает бесцеремонно, но Галина — нахлебница и должна знать границы.
Вдова поклонилась.
— Прости за докуку. Я буду у батюшки, — сказала она и побрела к дверям, шаркая по полу домашними меховыми туфлями.
— Да. Ступай. — Князь отмахнулся и уставился в стол. Иезуиты. Им нельзя доверять. Их конечная цель: развалить Православную церковь. Куда бы эти монахи ни двинулись, они всюду пытаются насадить свою веру. Рим давно пробует втереться в доверие к русичам и теперь, как видно, пытается действовать через польского короля.
Анастасий поморщился, придвинул к себе донесение, составленное на греческом, и раз в десятый принялся его изучать. Он вчитывался в документ с ревностным тщанием, взвешивая каждую фразу, ведь любая из них могла быть носителем сокровенного смысла, способного пролить свет на события, известные ему лишь понаслышке.
Возня с бумагами заняла больше часа, потом в дверях возник коридорный холуй.
— Пришел человек, — сказал, кланяясь, он.
— Кто таков? — строго спросил Анастасий, собирая сообщения в стопку и внутренне радуясь передышке.
— Он из Иерусалима, — ответил холуй. Анастасий кивнул. Этот святой город после падения Константинополя сделался центром юго-восточного православия. — Его зовут Ставрос Никодемиос, он гидриот.
— Гидриот, — уверенно повторил Анастасий, хотя знать не знал, что сие означает, и слыхом не слыхивал об островке с названием Гидра. Он встал. — Принеси сюда полотенце и таз с водой. Да смотри, поживее.
Холуй выскочил в коридор и, лишь исполнив порученное, ввел в горницу гостя.
— Добро пожаловать в мой дом, гидриот, — сказал Анастасий, беря обе руки чужеземца в свои. — Позволь оказать тебе уважение.
Он повернулся к тазу и сполоснул руки гостя водой, а затем тщательно вытер их полотенцем.
Грек невозмутимо кивнул. Приветное омовение, очевидно, не было ему внове.
— Благодарю, княже, — сказал он почти без акцента. — Путешествие оказалось нелегким. В Курске мы чуть было не застряли. Если бы не нужда, погнавшая меня далее, пришлось бы там зимовать. — Он протянул письмо. — От Юрия Костромы. В нем сказано многое, но не все.
Анастасий, напустив на себя равнодушие, стал читать. Двоюродный брат сообщал, что грек Никодемиос располагает сведениями о настроениях патриарха Иерусалима, и высказывал предположение, что эти сведения могут оказаться полезными для Руси. Далее он справлялся о здоровье царя и убеждал Анастасия прислушаться к доводам грека. Письмо заканчивалось обычными пожеланиями здравия и просьбами передать тем-то и тем-то поклоны. Анастасий поднял глаза.