— Вот. Я уже рядом.
— Не совсем, — сказал Ракоци. — Рядом, но… не совсем.
Она потупилась и кивнула.
— Правда, но… вы ведь можете… положить мне руки на бедра. — Сердце ее бешено колотилось, мешая ей говорить.
— Да. Могу. Но не стану. — Ракоци отклонился назад и привалился плечами к перегородке, разделявшей соседние стойла. — Я ведь уже не раз объяснял, что близость без взаимности ничего не может мне дать.
— Но я ведь сама предлагаю себя! — воскликнула Ксения раздраженно. — Отчего бы вам меня не обнять?
— Чтобы вызвать в вас ненависть? — спросил Ракоци. — И самому испытать отвращение — как к себе, так и к вам? Подумайте, есть ли в том смысл? — Он, наклонив голову, заглянул ей в глаза. — Ксения-Ксения, разве так сложно раз и навсегда взять в расчет, что вы — живой звук, а я — только отклик? И что достичь высот упоения я могу лишь тогда, когда их достигнете вы?
— Почему? — потребовала ответа она.
— Так я устроен.
— А я?
— Вы — дело другое. Суть вашей сущности — животворная сила, какой мне недостает.
Не зная, что на это сказать, Ксения подняла руку и положила ладонь мужу на грудь. Ткань распахнутой блузы чуть шевельнулась от его вздоха, ниже зашевелились и шрамы. Ксения вздрогнула, но руку не отняла.
— Как это случилось?
Ракоци покачал головой.
— Вам ведь известно, сколь велика людская жестокость. Враги, убившие моего отца, решили расправиться и со мной. — Он ощупью нашел у себя на груди руку Ксении и накрыл ее своей узкой ладонью. — Им вздумалось содрать кожу с моего живота. И они в том преуспели. — И даже в большем, пронеслось в его голове, однако ей о том знать, безусловно, не надо. — Но им не было ведомо, что люди одного со мной племени невероятно живучи. Нас следует сжечь или обезглавить, чтобы бесповоротно убить. А потому…
— Удалось ли вам отомстить? — перебила она, не желая слышать, что было дальше.
— О да, — отстраненно откликнулся Ракоци, радуясь, что глаза у нее опущены и что она не видит гримасу ярости, исказившую его лицо.
— Хорошо. — Ксения удовлетворенно кивнула и нерешительно подняла свободную руку. — Вы не рассердитесь, если я к ним прикоснусь?
— Нет, — сказал Ракоци, и глаза его затуманились. — Конечно же нет.
Пальцы ее принялись осторожно исследовать жуткие бугорки, постепенно спускаясь к паху. Жесткие, обесцвеченные, изборожденные поперечными стяжками, они уже не имели ничего общего с человеческой кожей и напоминали грубую вышивку на льняном полотне. Ксении вдруг показалось, что от них веет холодом, и она отдернула руку.
— Эти люди… они вас не оскопили.
— Я сын царя, — сказал Ракоци. — Завоеватели опасались прогневить небеса.
Она тут же истово перекрестилась и с благоговением заявила:
— Ибо сила Христова карает всякое зло!
Ни к чему было уточнять, что ужасная казнь состоялась за две тысячи лет до того, как родился Христос. Ракоци, кашлянув, отстранился.
— В общем, подумайте, как нам быть и чего вы хотите.
— Я не знаю, чего я хочу, — ответила с вызовом Ксения. — Как я могу это знать?
Он попытался растолковать.
— Припомните свои сны. Самые сокровенные, сладкие, полные неги. Расскажите о них, и мы попытаемся претворить грезы в явь. Если дело не сладится, мы попробуем что-нибудь изменить и будем пробовать до тех пор, пока не поймем, что вам нужно.
Воцарилось молчание. Долгое и неловкое. Оба стояли не шевелясь.
Наконец Ксения хрипло сказала.
— Меньше слов, больше дела. Вы подойдете ко мне со спины. Но лишь тогда, когда я дам знак. А пока стойте там, где стоите.
— Хорошо, — покорно откликнулся Ракоци, глядя, как она нервно расхаживает по границе света, льющегося от масляных ламп, и мрака, заполнявшего пустоту неотделанной части конюшни. — В будущем месяце здесь установят столы, а на стенах появятся полки.
— Не сомневаюсь, — оборвала его Ксения, останавливаясь. — Вот, я готова. Идите ко мне.
Ракоци, обладавший способностью передвигаться совершенно бесшумно, не стал сейчас пользоваться этим умением и пошел к ней, нарочито постукивая каблуками по булыжному полу. Шаги его были не слишком поспешными, чтобы Ксении не почудилось, будто он хочет накинуться на нее. Подойдя, Ракоци вытянул руку и плавно огладил талию Ксении, одновременно притягивая ее к себе, но с осторожностью, готовый при малейшем сопротивлении разжать пальцы. Она не противилась, и это обрадовало его.
— В крайнем стойле, — шепнул он, помедлив, — сложены овечьи шкуры. Шорники шьют из них седла. Они очень мягкие, теплые.
— Как вам будет угодно, — пробормотала она, помолчав. Зачатки решимости покидали ее, их замещала жгучая неприязнь. К нему, к тому, что вот-вот должно было произойти, и ко всему на свете. Все, чего сейчас ей хотелось, это вырваться и убежать.
— Нет, — шепнул Ракоци, ослабляя объятие. — Вам, а не мне. — Он наклонился, стал покрывать ее шею быстрыми мелкими поцелуями.
Ксению бросило в дрожь.
«Ну почему, почему это так неприятно? — мысленно восклицала она. — Он ведь твой муж. Вы, как положено, обвенчаны в церкви. Вас благословил сам московский митрополит. Он относится к тебе куда лучше, чем другие бояре к своим женам, он всегда добр, учтив, терпелив. Так почему бы тебе не откликнуться на его ласки? Почему ты сейчас вся обмираешь, дрожишь?»
Сквозь ткань сарафана Ксения ощущала жар, исходящий от его крепкого худощавого тела. «Боже милостивый, что же мне делать? Я… я закричу, если он не отпустит меня».
Словно прочтя ее мысли, Ракоци отстранился.
— Может быть, вы повернетесь и возьмете меня за руки. Тогда… они вас не будут пугать и… вы сами сможете направлять их.
— Какое странное предложение, — отозвалась в смятении Ксения и, собрав в кулак всю свою волю, резко, будто бросаясь с кручи, повернулась к нему.
Он стоял совершенно недвижно и смотрел на нее изучающим взглядом. Потом — очень мягко — сказал:
— Теперь дверь за вами, Ксения, но она, как вы помните, не заперта. Вы в любой момент можете скрыться.
Вот еще! Никто тут скрываться не собирается, но все же приятно иметь пути к отступлению. И приятно, что в нем столько чуткости. Ксении захотелось сказать ему это, однако она промолчала и в знак благодарности приложила руки к его рукам. Ладонь к ладони, палец к пальцу. И с удивлением отметила, что кисти мужа почти совпадают с ее собственными. Как странно, подумалось ей. То, что с минуту назад представлялось огромным и отвратительным, оказалось на деле небольшим и изящным.
Пока она, потупившись, привыкала к новому положению, Ракоци продолжал за ней наблюдать, почти физически ощущая, с каким трудом ей все это дается, и не зная, как снять с нее этот гнет. Колоссальная внутренняя борьба, происходившая в душе Ксении, вызвала в нем взрыв сострадания.