— Если бы я умел стирать прошлое, я бы без колебаний стер его, — сорвалось с его уст.
Она была потрясена.
— Гибель вашего батюшки? Пытки?
— Не мое прошлое. Ваше. — Ракоци наклонился и осторожно поцеловал ее в губы.
Озадаченная, она не ответила, но и не воспротивилась поцелую. Их руки были сомкнуты и опущены, их тела не соприкасались, но между ними не протиснулась бы и ложка. Осознав это, Ксения попыталась отпрянуть, но его пальцы даже не дрогнули: это были не пальцы — тиски. Она напряглась еще раз, и тиски стали разжиматься, покорные ее воле. Он весь в ее воле, поняла она вдруг и с изумлением вскинула голову.
— Это правда? Вы говорите, что думаете?
— Да. — Он кивнул.
Медленно, не сводя с него глаз, Ксения, завела его руки себе за спину и прошептала:
— Оставьте их там.
— Вы уверены? — спросил он.
Она кивнула, раздумывая, что делать дальше.
— Нам надо прижаться друг другу?
— Если вам этого хочется, — спокойно откликнулся он, но даже не шевельнулся.
Хочется?! Что значит — хочется? Хочется — перехочется! Да и хочется ли — вот вопрос. Надо признаться, ее все же тянет к этому сильному и непонятному человеку, однако… Не вполне понимая, что должно следовать за этим «однако», Ксения чуть помедлила и неуклюже прислонилась к мужу.
— Так?
— Так, — сказал он. — Но этого мало. Нужно бы и еще кое-что.
Что же? Ксения призадумалась, потом покраснела и покосилась на дверь.
— Вы хотите раздеть меня? — еле ворочая языком, спросила она.
— Нет, — усмехнулся мучитель. — Но вы бы весьма меня осчастливили, если бы сами сделали это.
— Что? — поперхнулась она, холодея от страха. — Мне раздеть вас?
Ракоци покачал головой.
— Нет, это уж точно бы походило на подвиг, а мы ведь уговорились следовать лишь вашим желаниям. Я же со своей стороны только пытаюсь вам намекнуть, что одежда порой нас стесняет и не дает нашей плоти заговорить на своем языке. А потому, если вы…
Ксения вскинула руку.
— Довольно. Все правильно. Не запутывайте меня. — Она решительно распустила завязки на сарафане, позволив тонкой шелковой ткани лечь золотисто-красной лужицей у своих ног, и обхватила себя руками, нервно комкая пальцами сборки нательной сорочки.
Видя, что она вся дрожит, Ракоци кивком указал на стойло с овчинами.
— Там вам сразу станет тепло и уютно, — сказал ласково он.
— Мне? — попыталась слукавить она. — Или нам обоим?
Он был серьезен и подтвердил:
— Да, нам обоим.
Ее опять затрясло, но уже от нахлынувших жутких воспоминаний. Давнее прошлое не давало забыть о себе. Переступив через сброшенный сарафан, Ксения передернулась и побрела к дальнему стойлу.
— Полагаю, вы правы, — храбрясь, заявила она. — С виду тут гораздо удобнее, чем на камнях.
Ракоци подошел к ней, но встал так, чтобы она могла видеть дверь.
— А теперь? Что будет дальше, Ксения?
Ответ был столь тихим, что он едва расслышал его.
— Приласкайте меня.
— Если таково ваше желание, — отозвался Ракоци, но не двинулся с места.
— Я хочу, чтобы вы ласкали меня, — повторила она напряженно.
— Скажите мне как.
— Я… я не знаю. — Ксения вдруг озлилась. — Как-нибудь. Как умеете. — Она повернулась к нему. — Я согласна на все.
— На все? — Он вгляделся в ее лицо, словно пытаясь понять, так ли это на деле. — Хорошо. И все же, если вам что-то покажется неприятным, дайте мне знак — и я сразу же вас отпущу.
— Да, — сдавленно пискнула Ксения, сглатывая комок, подкатившийся к горлу. — Я дам вам знать, — кашлянув, заявила она, приготовляясь к бурной и грубой атаке.
Ее не последовало. Ракоци лишь подался вперед и осторожно распустил завязки ее сорочки. Ткань, тонкая, как паутинка потекла с белых плеч, позволив ему поцеловать обнажившуюся ключицу; миг, еще миг — и руки его, отыскав ее груди, чуть придержали их в полураскрытых ладонях. Оставшись в одних коротких чулочках и войлочных обиходных туфлях, Ксения ощутила себя совсем беззащитной.
— Вы — само совершенство, — прошептал он, любуясь ее наготой. — Не стыдитесь меня, я ведь ваш муж. Мы не должны стесняться друг друга.
Ей захотелось броситься прочь, но легкий зуд в набухших сосках все нарастал, расходясь волнами по всему телу. «Нечего беспокоиться, пока я стою на ногах, — уверяла она себя, содрогаясь. — Нечего беспокоиться, я всегда могу вырваться, убежать. Пусть он насытится, пусть получит свое — я потерплю, от меня не убудет».
Между тем узкие твердые пальцы его уже дерзко пощипывали ее ягодицы. Поцелуем он раскрыл ее губы, не давая дышать. Второй поцелуй оказался необыкновенно долгим он длился и длился…
Его ласки становились все более жгучими, пьяня как вино и одаряя Ксению вихрем дотоле неведомых ощущений. Призрачный свет масляных ламп золотил ее кожу, но не мог скрыть лихорадочного румянца, разгорающегося на пылающих от сладостной пытки щеках, и она с возрастающим изумлением сознавала, насколько была глупа, принимая ранее за завершение путешествия то, что сейчас оборачивалось всего лишь его началом. Каждый нажим жестких пальцев будил в ней каскады восхитительных откликов, раздувая искры мучительного томления, какие, казалось, были грубо растоптаны и навечно угасли в ней многие годы назад.
Ракоци чувствовал этот трепет и, преклоняя колени, покрывал несметным числом поцелуев нежную кожу округлого живота, спускаясь к солоноватым и терпко пахнущим морем лепесткам ее лона. Ксения, жалобно вскрикнув, вцепилась в его волосы и затряслась в исступленных конвульсиях, отзывавшихся взрывами острого наслаждения в самых дальних и потаенных глубинах ее существа.
Опускаясь в полном изнеможении на груду овечьих шкур, она неотрывно смотрела на него, потом прошептала:
— Как вы… как вам… откуда вы знали? — По ее лицу неудержимым потоком струились слезы.
— Я знаю вас. — Он прилег рядом.
— Но… — Она прикоснулась пальцем к уголку его рта. — При этом вы сами ведь не…
— Нет, — откликнулся он, улыбаясь одними глазами. — Но это не страшно. У нас еще все впереди.
Она приподнялась на локте.
— Разве это возможно?
— Если вы пожелаете, — прошептал Ракоци, вновь легким танцем прикосновений бередя ее увлажненное лоно и возжигая в нем темный огонь вожделения. Через какое-то время Ксения застонала, потом громко вскрикнула, торжествуя победу, а он приник губами к ее шее. Оба затихли и позволили охватившему их упоению перейти в умиротворяющий, продолжительный сон.